Иван Ильин - Аксиомы религиозного опыта

Единожды совершивший духовное предательство или переживет кризис, продумает и прочувствует до конца свое падение, освободится от его последствий, начнет строить себя заново из Купины и научится иметь единый и единственный, властный, искрящийся религиозный центр. Или же он не найдет в себе ни силы, ни воли для такой «реставрации»; и тогда для него откроются две возможности: или обходиться совсем без духовно-религиозного Центра и вернуться в состояние духовной «невменяемости», не знающей ни духа, ни веры, ни верности, ни предательства; или же примириться с тем, что в его душе образуются два или даже три «полуцентра» , между которыми он будет вечно колебаться, совсем утрачивая способность к верности и никогда не выходя из состояния предательства.

Человек, центрированный не интенсивно и не цельно, постоянно носит в себе потенциальное множество таких «мимолетных» или непрочных «полуцентров», которые иногда, под влиянием обстоятельств, крепнут и начинают между собой «гражданскую войну», вовлекая разодранный дух в непрерывное предательское метание между ними: не имея единого и единственного Очага, он обречен на вечную неверность. Понятно, что человек, центрированный глубоко и сильно, может впасть в « общественное » предательство только по внешней видимости , ибо на самом деле, – в религиозной глубине духа, – он не может быть и не будет предателем. Напротив, человек со слабой или больной «полуцентрированностью» постоянно живет, иногда сам того не замечая, в атмосфере непрерывного внутреннего предательства; так, что самое состояние общественной верности будет для него всегда лишь условным, или временным, или кажущимся: пока жизнь не ставит его перед серьезными испытаниями, пока «верность» дается легко и слагается как бы «сама собой», – он будет блюсти ее по инерции, по интересу, из опасения общественного мнения и т. д.; но как только «грянет гром» и блюдение верности станет делом трудным и опасным, как только человеческие силы окажутся недостаточными и иссякнут, и единственным спасением останется божественная Купина, – этот источник сверхчеловеческих сил, – так предательство, как бы дремавшее у порога его души, вторгнется в ее жилище во всевозможных видах… – если, конечно, ему не удастся воззвать к Богу и воздвигнуть в себе Его алтарь.

Все это можно выразить еще так. Человек, имеющий действительно единый и единственный религиозный центр, живет и поступает, имея перед собой не много разных «возможностей», но единственную необходимость : он не может иначе действовать; и не хочет иначе; и не может иначе хотеть: и не хотел бы иначе мочь; и знает, что он делает «должное», но не потому что оно – «должное» (как того требовал Иммануил Кант), а потому что оно Божие, лучшее и любимое. Эта необходимость исходит из его религиозной Купины и возводит его верность к Богу. По-видимому, это и имел в виду Мартин Лютер, когда сказал: «So stehe ich, ich kann nicht anders, Gott helfe mir, amen». [202]

Напротив, человек со слабым и распадающимся центром – всегда имеет перед собой множество различных «возможностей». Некоторые из них уже связаны так или иначе с имеющимися в нем «полуцентрами», а другие могут еще «создать» себе такие «полуцентры» для данной жизненной ситуации – ибо эти эфемерные центры выдумываются без труда, создаются воображением и остаются всегда беспочвенными. Такой человек всегда может – и «так», и «иначе»; он всегда способен настроить себя по-новому, в зависимости от житейских соображений и польз; а иногда эти «настроенности» приходят сами собой и увлекают его. Так, обстоятельства и события жизни бросают его как пустую лодку, а он нередко делает вид, будто он правит этой ладьей и будто он «влияет» рулем на волны…

Самоопределение такого человека, – если здесь вообще позволительно говорить о «самоопределении», – всегда условно и неверно; его волеизъявление – духовно несостоятельно и, в сущности, не связывает его; его решения – отменимы и изменимы; его «честное слово» – нечестно. Пытаясь оправдать эту нечестность, он может заявить, что он «хозяин своего слова, захочет – даст, захочет – назад возьмет»; или еще, что «честность – понятие относительное»; или, что «совесть разрешила ему этот компромисс» и т. д. Такой человек страдает духовной и религиозной беспочвенностью, которая отнимает у него « дар верности ». Еще не «предав», только «высказавшись», он уже предал свою позицию, ибо он не вложился в нее сам и не закрепил ее лучом своего Центра. Он лишен личностной силы, духовного бытия, религиозных корней . И потому он является как бы воплощенным противоречием: плюралист , всегда распадающийся на множество внутренних «течений», и релятивист , для которого все условно и относительно, ничему не преданный безусловно и не имеющий единого первоисточника жизни, – он только кажется людям единым существом с духовно-волевым, самоуправляющимся центром. И это противоречие является сразу – сущей трагедией и великим соблазном .

На таких людей нельзя полагаться. На них нельзя построить никакой жизнеспособной организации: ни семьи, ни корпорации, ни церкви, ни государства. Эпоха, когда такие люди преобладают, становится эпохой разложения и крушения. Церковь, не способная воспитывать религиозно-центрированные характеры, губит сама себя. Государство, насаждающее насилие и страх и размножающее людей такого уклада, не достойно своего имени. Понятно, какие тягостные духовные последствия имеет такой порядок, при котором массы народа вынуждаются угрозами, страхом, голодом и казнями – вступать на путь религиозной симуляции или религиозного предательства. Светская власть, веками применяющая правило «cujus regio, ejus religio»; церковная власть, земным огнем выжигающая из душ Божий огонь и его искренность – во славу гетерономной церковной догмы; безбожная власть, стремящаяся подавить или искоренить в душах всякий религиозный опыт – извращают и попирают самую природу духа, т. е. свободу цельного и искреннего предметоприятия; они нарушают и разрушают самое главное – здоровый религиозный ритм и строй человеческой души. Этим они готовят себе самим вырождение и гибель.

Все это можно свести к основной формуле: подлинная религиозность исключает духовное предательство .

Но она исключает и духовную ложь .

Проблема лжи есть глубокая и тонкая проблема. Ее можно разрешить только при религиозном понимании дела.

Напрасны были бы попытки свести ложь к неверному слову об эмпирической (внешней или внутренней) действительности. Такое слово может содержать в себе «вещи», несоответствующие трезво воспринимаемым обстоятельствам, и тем не менее не быть ложью, ибо в нем не будет ничего предосудительного или постыдного, тем более ничего порочного, разрушительного или гибельного. Так, шутка и карикатура нарочно изображают действительность неточно или неверно, искаженно, или преувеличенно; но они не становятся от этого ложью, даже и в том случае, когда имеются наивные простецы, не понимающие шуточность шутки и карикатурность карикатуры. Так, миф, легенда и сказка очень мало заботятся о своем соответствии «эмпирическим обстоятельствам» или «историческим событиям», но не являются ложью: они не повинуются фактам и не признают своей обязанности «копировать действительность», ибо они сами создают свою, новую действительность высшего значения и назначения. Вообще говоря, – художественная правда неповинна послушанием факту , и свойственная ей особливая «неправдоподобность» является не ложью, а художественной ошибкой.