Мария Николаева - Понятие «Мы» и суждение «Нашей» воли

Оставаясь людьми, мы ничего не знаем, кроме человеческого общежития. Отсюда старания вообразить нечто сверхчеловеческое, неизбежно одинокое. Образ Бога есть «я», а подобие Его суть «Мы»-соборность, отрефлексированный образ «нашего» мира , удерживаемый обращенным к Богу «мы» и возвращающим Ему мир. Воля Божья относительно отдельного человека открывается лишь ему самому, воля Божья относительно человеческих взаимодействий, – а она несводима даже к полностью осознанной отдельными людьми воле Бога относительно их совместного предназначения в мире, – открывается лишь самому основанию этих связей, поскольку оно достигло самосознания в «Мы». Но до тех пор «наша» воля есть нечто воображаемое.

Что для воли человека есть тело, то для со-воления людей есть мир, не наделенный изначально самоопределением в качестве «нашей» воли. Стеснение во внутреннем пространстве чистого сознания времени определенных отношений самосознаний приводит к воображению «нашего» устремления к свободе. Но иерархия «я – мы – Мы» держится исключительно на понятийном уровне. При попытке феноменологического обследования предполагаемой или утраченной телесности, мы сталкиваемся с замыканием герменевтического круга, где «Мы» возникает не в момент произнесения «Ты», а в момент волевого произнесения «Я». Они задают временные параметры для объективного прохождения духовной иерархии.

Быстрорастворимость влияния отражает несогласие с выявлением интимности «Мы», затрудняющее решимость вырваться в качестве «Ты» из всех «они», особенно если никакое «Ты» не прозвучало со стороны другого «Я», – и вызвана не столько непривычно возросшими объемами информации, сколько привычно зауженными рамками трансформации. Реализовать «Мы» удается при включении преодоленной структуры «мы» в функциональную связь ответственной несамодостаточности «я» с беспечным единством «Мы». «Наша» воля созиждется на любви, «нашей» по определению. Конфронтация и конформизм в выборе выдают согласованность в противостоянии или обстоятельности. Виртуальность феноменологического подхода затруднена визуализацией базового пространства-времени в пределе общего намерения и уклоном от стандартов самосознания.

Произвольные движения приостанавливают необратимость дез-адаптации в условиях сенсорной депривации. Эволюция неотделима от соответствующей инволюции : волевой процесс рефлективен по определению и спирален во времени. На основе трансформации времени и волевого оформления общественных связей разворачивается вариант феноменологии, исходящей из тенденции к усугублению сходства. Социология отличается от социальной философии тем, что имеет дело с фактическими отношениями, а не с мыслимыми, и не способна принимать во внимание не вполне воплотившиеся идеи, к которым относятся «Мы» и «наша» воля. Но, поскольку понимание корректирует осуществление, социальная философия практичнее социологии, и связующая их феноменология пребывает в рабочем состоянии, не обладая завершенностью.

Статус конкретного социального факта придается скорее «нашей» воле к взаимодействию, чем общей воле к обустройству мира; а статус социального факта вообще – наоборот, происшествию. Безответная любовь вносит разлад в осуществление «нашей» воли, сохранившейся в функции свидетеля, для которого стоит дилемма соотнесения с верной волей, – а для втянутых в событие лиц существует определенность, создавшая равновесие взаимодействия. «Наша» воля неделима на форму воления вообще и содержание или цель конкретного акта воли. Она рефлективна в «нашем» разуме и есть воля к тому, чтобы быть всецело «нашей» волей. Всенародное предание воле Божьей, составляющее «нашу» волю народа-богоносца, возникает очагами инаковости «Мы» среди «мы».

Понятийное пространство отсутствия безволия и его преодоления расположено между постоянством воли и ее прекращением, равносильными активному и пассивному состоянию безволия соответственно или наоборот, – что зависит от самоопределения. Волевой акт состоит в переходе от отсутствия в структуре сознания образа чего-то желанного к его предположению в объективном мире. В реальном воздействии вопрос смещается к завершенности стремления в адекватном воплощении. Воля проявляется как нарушение ее постоянства, что и означает ее возникновение, ибо постоянство воли есть безволие; а также как рефлективное стремление к своему снятию в интуиции «нашей» воли. Прекращение воли оказывается более намеренным процессом, чем постоянство в поддержании прежнего намерения.

В воле к выбору самого себя в отношении с другими наблюдается ступор воли . Патология служит определением нормы, равно как и внутренняя, желанная граница общительности – уединенность и жертвенность. В волении патология затрагивает рефлексию внутренних границ мотивации намерения, а не внешних, определенных средой «мы» границ общения – неконтактность и раскованность. Профанация священнодействия осуществляется либо в неволе (внешнее принуждение), либо поневоле , где вершится имитация принуждения, или ложь самому себе как «Мы» во спасение самого себя как «я», неизбежная в силу растождествления с «мы», ибо в среде «мы» как осознанного «мы» происходит выбор между жертвой «мной» и жертвой «Нами». Решимость, означающая постоянство воли человека, завравшегося до самозабвения, тождественна прекращению воли в полной-не-воле или по полной-не-воле . Единственная способность вакуума воли – властное притяжение волевых импульсов извне к обращению.

Диссоциативный характер политической ассоциации выражается в том, что правительство считает себя ведомым волей народа и призванным управлять массами. Расслоение социального факта на народ и массы выявляет существование люфта между ассоциацией и диссоциацией волений. Масса способна растворить целостность устремлений народа. Отношения подчинения получают массовое наполнение. Воздействие договора на волю народа происходит при нарочитом акцентировании такого неотъемлемого свойства народа, рассеивающего его собственные наговоры , как массовость. Средний человек подвержен соблазнам, – вещным и вещим, – которые скрепляют власть. Диалог господина и раба вводит господство и рабство в структуру диалога. В обусловленности воли к господству парадигма « господин слушает » представляет один из типов дискурсивного оружия. Другой вариант предусматривает господство говорящего , где быть сильным – значит, до конца договаривать свои фразы.

Смешение типов речи открывает возможность смещения войны языков в тексте, развертывающемся без исходной точки. Диалог приобретает качество свободного изложения. Излагаемое предвосхищает такое общение, когда предметом обращения станет не господство, а желание . Очевиден возврат: господство и рабство возникли в феноменологии как перераспределение желания, его укомплектованность. Неочевиден прогресс: образуется гетерологичность знания, усложняющая движение фигур их знаковостью. В отношении к языку субъект уточняется как социальный. Не бывает просто слова, но сразу социолект. Принадлежность к идеальному со-словию по признаку формообразования дискурса важнее реального положения в обществе. Идейное порабощение не совпадает по форме с внушаемым предпочтением товаров, чем подчеркивается отличие дискурса о самой власти от спора за вещь, определившего отношение подчинения.