Michael A. de Budyon - ЯЗЫЧЕСКАЯ СВОБОДА

Где то в XII–XIII веках, когда любому более менее состоявшемуся европейском интеллектуалу стала отчетлива видна полная неспособность господствующей идеологии обслуживать как интеллектуалов, так и возрастающие запросы эволюционирующих бессознательных масс, взоры мыслящих людей все чаще и чаще стали обращаться к наследию оставленному античностью, которую иначе как "Золотым Веком" и не называли, хотя как раз период отождествлявшийся с "Золотым Веком" на самом деле был закатом в чистейшем виде. Эдуард Гиббон, — выдающийся знаток римской истории, считал эпоху Антонинов наисчастливейшим временем в истории человечества, но она была лишь звенящей тишиной перед последним боем, где существующий порядок должен был наглядно продемонстрировать свою полную несостоятельность и исчезнуть навсегда. Гиббон, впрочем, сделал такой вывод не случайно. С конца правления Антонинов в Европе больше никогда не будет столь длительного мирного времени и он видел в той эпохе то, что хотел бы видеть в его собственной, отлично понимая что это невозможно. Некий аналог времени Антонинов начнется после окончания Второй Мировой войны, но и он в настоящее время отсчитывает свои последние деньки. Время Антонинов не могло быть счастливым, поколение упадка знает что такое счастье только в лице своих отдельных представителей, да и ситуация когда несчастлив никто — тоже вполне реальна и именно она есть верный признак приближения к рубежу смены поколений. Сейчас стало модным проводить подсчеты с целью выявить количество счастливых людей в развитых странах и, что интересно, — чем выше уровень жизни в стране, тем меньше людей в ней считают себя счастливыми. Разгадка такого непонятного ординарному обывателю феномена объясняется предельно просто: за высокий уровень жизни нужно платить, причем цену весьма немалую, плюс к этому нужно многим жертвовать, реальное же счастье дается абсолютно бесплатно, что способны бессознательно почувствовать очень немногие, среди которых в подавляющем большинстве и сосредоточены все счастливые. Здесь причина погони значительной части наших современников за мнимым счастьем, причем оно выражается в весьма конкретном объекте, которым может быть автомобиль, дом, итальянская люстра, финский унитаз, в общем для каждого что-то свое, очень родное и очень дорогое, разумеется в том же денежном эквиваленте. Это и есть те самые "домашние боги", которых часто и трогать-то боятся. Я знавал семейку, полжизни копившую деньги на набор румынской мягкой мебели, когда же сей вожделенный набор занял свое достойное место в их убогой типовой двухкомнатной квартире, его тут же обернули в полиэтиленовую пленку и никогда им не пользовались. Зато каждому гостю возвышенно-магическим тоном объявлялось, сколько именно за него было отдано. Вот она, современная проза. И не думайте что таких единицы, таких — большинство, скорее всего — угрожающее.

Многие исследователи полагают, что когда выражение "золотой век" было вновь вытащено из исторического забвения, христианство вступило в явно осязаемый закат своего существования, ставший только вопросом времени. Подобно тому как интеллектуалы эпохи упадка Рима отвергли античную культуру, теперь пришла очередь христианской. Закат был назван "эпохой Ренессанса", хотя некоторые находящиеся в оковах восточного культа гностики, вплоть до наших дней называют ее эпохой «декаданса». [69] Эпоха Ренессанса вызывала едкие усмешки Льва Гумилева, усматривавшего в ней полнейшую утрату европейскими народами пассионарных инстинктов. Нет, еще будут Гус и Лютер, Торквемада и Лойола, Савонарола и Александр IV Борджиа, Никон и протопоп Аввакум, еще будут Варфоломеевские ночи, Вормские эдикты, Реформация и Контрреформация, протестантская Уния и католическая Лига, Тридцатилетняя война, Вестфальский мир, одним словом, — много еще чего будет, но с позиции сегодняшнего дня все перечисленные особы выглядят реаниматорами, а мероприятия проводимые ими — реанимационными. С началом эпохи Возрождения христианство, пережив бурную и полную приключений молодость времен Крестовых походов, которым мы отведем целую главу, находилось в глубоком маразме и его тщетные усилия хоть и вызывают уважение (ведь сколько сил, жизней и интеллектуального потенциала было затрачено!), они, по большому счету, оказались напрасны. Хотя отметим вклад этих бесспорно высоких интеллектуалов в дело практической обработки бессознательных масс.

Разговоры о Золотом Веке популярны и сейчас. Другое дело что и подход нынче якобы сугубо научный. Совершенно очевидно и то, что вся машина идеологической обработки западного населения будет направлена на формирование иллюзии наступления золотого века, так же как несколькими десятилетиями раннее коммунистическая пропаганда пыталась представить каждый новый день как маленький шаг приближающий нас к коммунизму.

Параллельно шел и другой процесс. Многие ученые, как правило работавшие на стыке истории, философии и культурологии, а также сонмы эпигонов и просто спекулирующих на античности, пытались подыскать существующий государственный режим наиболее полно соответствующий структуре общества Эллады или Рима, а чаще — и Эллады и Рима одновременно. Подобные изыскания мы в несчетных количествах можем наблюдать в наши дни, просто сейчас они смотрятся зачастую весьма забавно, когда слышишь, как какому-нибудь вновь образовавшемуся ублюдочному марионеточному блошиному псевдогосударству, а таких в начале девяностых годов возник не один десяток, местные историки пытаются приписать ярлык «античности», как незначительные сражения, могущие быть сравнимы с дракой нескольких затасканных дешевых шлюх в еще более отстойном провонявшемся гнилью и перегаром публичном доме, приравниваются к Каннам или, если сражение совсем уж мелкое, — к Фермопилам. Ах, как хочется быть древним! Почему бы этим господам не подыскать себе более приближенные по времени аналогии? Всё, впрочем, предельно ясно: наше третье поколение возвращается к «истокам», как тот библейский пес к своей блевотине. Его самооценка всегда занижена, а теперь оно подводит итог своему существованию, но в зеркало смотреть не хочется, тем более в столь темный период, ибо по старинным поверьям от смотрения в зеркало в темноте, можно лишиться рассудка. Гораздо приятнее созерцать античное наследие и видеть в нем только те вещи, какие хочется видеть. Вариант — беспроигрышный. А саму боязнь и одновременную бессознательную неприязнь истории "новой эры" следует объяснять только общим смятением умов разной величины и идущим вместе с ним процессом необузданной переписи истории в каждом вновь образовавшемся государстве. [70] Мне однажды попала в руке занимательная статья написанная очередным историческим светилом, где одному из народов, не имеющему государственного инстинкта, приписывалась древняя государственность имеющая к тому же инопланетное происхождение. Так что не все так просто! Если мы начнем отсчет с начала ХХ века, точнее — с окончания Первой Мировой войны, то количество подобных, с позволения сказать, государств еще более возрастет. И для каждого нужно создать историю, где в центре помещалось бы оно, любимое! Причем чем ублюдочнее тот или иной новый «бантустан», тем рьянее попытки напялить греческую хламиду или римскую тогу. Даже сомнительные персонажи не внесшие в прогресс абсолютно ничего и те становятся объектом «высоконаучных» споров. В самое последнее время (конец девяностых — начало нулевых годов) проглядываются особенно смелые попытки вырядиться в древнеиндийский халат, прикинувшись «индоарийцем». В XIX веке этим занималась только высшая интеллектуальная элита, — цвет любой нации; сейчас, за редким исключением, в «арийцы» с особым рвением стремятся те, кого без всякого риска можно отнести к малоценным и грязным существам материального мира. Одним словом, хобби всех "национально-мыслящих интеллигентов" последнего выпуска — "создание истории". Читать их опусы — воистину одно из самых развеселых занятий коими могут развлечь себя интеллектуалы знающие ее реальный расклад. Количество же опусов серьезно напрягает целлюлозно-бумажную промышленность новоиспеченных стран и самым прямым образом отражается на ценах «альтернативного» чтива, ибо исторические изыскания в большинстве своем датируются государством и выполняются по соответствующему социальному заказу. "Народ интересуется историей", — так сказал мне один из представителей этой братии. На подобный пассаж я и вовсе не нашел что ответить, будучи совершенно неспособным логически связать слова «народ», «интересуется», «история». Если б он сказал "народ любит пожрать", тут все было бы ясно и жестко детерминировано, как бы вы не меняли слова. "Народ любить пожрать!" "Народ пожрать любит!" или "Любит народ пожрать!" В общем, народ здесь не причем. Он вообще слабо влияет на историю, что бы тут не говорили теоретики "научного коммунизма", хотя как уже было сказано, бессознательная масса своим коллективным чутьем может предвкушать историю. В переделывании истории интеллигенты находят точку приложения своего мазохического потенциала. Находясь за "железным занавесом" они рисовали для себя будущее стран к которым имели несчастье принадлежать, но когда декорации и сценарии сменились, а действующие лица остались абсолютно те же, быстро выйдя из краткого романтического интермеццо, названного "бархатными революциями" и "парадом суверенитетов", в реальный и осязаемый «рынок», стали испытывать необходимость в историческом обосновании существования своих государств, причем в границах куда более широких чем те что имелись, интеллигенты, подвизавшиеся на исторической ниве, оказались востребованными. Понятно, что «долбить» новую, или, скажем, средневековую историю представлялось делом неблагодарным и бесперспективным. Там уже все давным-давно разобрано историческими народами, и любые попытки очередного подозрительного рыла влезть и пересмотреть "исторический процесс" будут пресекаться весьма жестко. Поэтому сфера охвата ограничивается исключительно территориями «гондурасов» и "верхних вольт" лишенных к тому же ядерного оружия и своими порывами вступить в НАТО надеющихся уйти или остаться невредимыми в предстоящей разборке, не понимая что их и берут туда только лишь в качестве быстрорасходного материала