Мишель Фуко - Воля к истине - по ту сторону знания, власти и сексуальности

Судьба представления об "опыте трансгрессии" так же двойственна, как и оно само. От того в нем, что могло дать хотя бы малейший повод для натуралистического толкования", Фуко будет пытаться впоследствии освободиться. Это будет делаться как косвенно - в форме критики герменевтической установки на "выслушивание истины", на "поиск тайных смыслов" и на "разведывание глубин" (как это можно видеть в {i}Порядке дискурса{/i} или в работе "Ниц

_______

22 Это и "изначальность" опыта безумия, и абсолютизация идеи "предела" и "опыта трансгрессии", яркий пример которой находим в "Предисловии к трансгрессии" (1963). В этой работе идея "предела" сопрягается с утверждением о "смерти Бога" - событии, как считает Фуко, конститутивном для всей современной культуры. Смерть Бога конституирует "постоянное пространство нашего опыта" в силу того, что "лишает наше существование предела Беспредельного" и заставляет это наше существование обнаружить "свою собственную конечность" и "беспредельное господство Предела"; в силу того также, что употребление самого слова "Бог" - слова, "которое по ту сторону всех вообще слов", - ставит "нас перед пределами любого возможного языка" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.I, pp.235-236). В этом контексте и "вырисовывается особый опыт - опыт трансгрессии. Быть может, однажды этот опыт выступит столь же решающим для нашей культуры, столь же зарытым в ее недрах, сколь в недавнем прошлом для диалектической мысли был опыт противоречия. Но, несмотря на множество разрозненных знаков, еще только предстоит - почти полностью - родиться тому языку, где трансгрессия найдет свое пространство и свое озаренное бытие" ({i}ibid.).

426{/i}

ше, Фрейд, Маркс"), так и прямо. "Речь не идет о том, - пишет он в {i}Археологии знания,{/i} развертывая свое представление о дискурсе и об археологии как методе его анализа, - чтобы пытаться реконструировать то, чем могло бы быть безумие само по себе - безумие, как оно будто бы дается некоему опыту, первоначальному, основополагающему, смутному, едва артикулированному, а затем будто бы организуется (переводится, деформируется, переодевается и, быть может, подавляется) дискурсами [...]" ({i}L'Archeolo-gie du savoir,{/i} p.64). И чтобы ни у кого уже не оставалось никаких сомнений, Фуко делает здесь сноску: "Это написано против темы, в явном виде представленной в {i}Истории безумия,{/i} присутствующей там во многих местах, особенно же

- в "Предисловии"" ({i}ibid.).{/i} "Предисловие" это, разумеется, из второго издания {i}Истории безумия{/i} (1972 год) будет исключено23. Во многом именно в противовес представлению, что где-то за "словами" существуют сами "вещи" в своей "изначальности", и будет в конце 60-х годов развертываться понятие {i}дискурса,{/i} которое соотносится с анализом, имеющим дело не с отношениями между "словами" и "вещами" ("языком" и "реальностью", "понятийным описанием" и "живым опытом"), но с правилами, определяющими режим существования объектов: "Задача состоит не в том

- уже не в том, - чтобы рассматривать дискурсы как со

__________

23 Эта тема "преодоленного натурализма" будет впоследствии возникать еще не раз. Так, в беседе 1977 года ("Нет - сексу-королю") Фуко соглашается со своим собеседником в том, что в {i}Воле к знанию{/i} произошел явный разрыв "с диффузным натурализмом, который неотступно преследовал" его предыдущие книги. Фуко соглашается с этим и уточняет: "То, что Вы называете "натурализмом"', означает, я полагаю, две вещи. Во-первых, определенную теорию или идею, что под властью, ее насилиями и ее ухищрениями можно обнаружить сами вещи в их первозданной жизни: за стенами лечебницы спонтанность безумия; позади системы уголовного права - благородный жар правонарушения; под сексуальным запретом - свежесть желания. А кроме того, "натурализм" означает определенный эстетико-моральный выбор: власть - это плохо, уродливо, убого, бесплодно, монотонно, безжизненно; а то, на что она направлена, - это хорошо, значительно, обильно" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.III, рр.264-265).

{i}427{/i}

вокупности знаков (то есть означающих элементов, которые отсылают к содержаниям или к представлениям), но в том, чтобы рассматривать их как практики, которые систематически образуют объекты, о которых они говорят" ({i}L'Archeologie du savoir,{/i} рр.бб-67).

Что же касается идеи "преступания границ" - границ, возникающих в силу того, что "культура полагает о-пределивающие ее различия"; границ, внешняя сторона которых (знаменитое "по ту сторону"!) населена в не меньшей степени, чем внутренняя; границ подвижных и изменчивых, индуцирующих появление "{i}опытов-пределов{/i}"{i},{/i} то есть попыток их преступить; границ, наконец, которые наличная конфигурация разума стремится зафиксировать и удержать, но которые, тем не менее, и оказываются местом, где мысль только и может развертываться, - эта идея "трансгрессии" навсегда останется в центре философских поисков Фуко. И если в первой половине 60-х годов наибольший интерес для него представляют опыты преступания этих границ внутри практик языка, то чем дальше, тем больше внимание Фуко будет фокусироваться на самой работе мысли (по засеканию и преодолению этих границ), другими словами {i}на работе мысли над самой собой,-{/i} на том пространстве, где возможны "опыты-пределы".

"{i}Установка-предел{/i}"

...для критической работы... требуется...

работа над нашими границами, а это означает

- тяжкий терпеливый труд, дающий форму

нетерпению свободы.

Фуко

Так конституируется пространство мысли и действия, в котором есть {i}эпистемы, дискурсивные практики, диспозитивы,{/i} но нет {i}человека -{/i} человека, который мыслился бы в

{i}428{/i}

универсальной форме "субъекта": кладущего основания, дающего смысл, суверенно отправляющего власть. Через соотнесение с этим "бессубъектным" пространством Фуко характеризует и метод своей работы - "археологический", или {i}-{/i} что для него в это время то же самое - "генеалогический" анализ24: "генеалогия - говорит Фуко в беседе 1977 года,- это форма истории, которая должна была бы давать отчет в том, что касается конституирования знаний, дискурсов, областей объектов и так далее, без того, чтобы апеллировать к некоему субъекту - будь то трансцендентальному по отношению к полю событий или перемещающемуся в своей пустой самотождественности вдоль истории" ({i}Dits etecrits,{/i} t.III, p. 147).

Это та самая "бессубъектность", которая после {i}Слов и вещей{/i} получила известность в виде тезиса о "смерти человека", исчезновении или растворении человека, и которая сформировала вполне определенный и устойчивый образ Фуко-философа - философа, в творчестве которого нет места субъекту, который если и говорит о субъекте, то всегда только как о "сделанном субъекте" (assujetti), не более чем точке приложения техник, нормативных дисциплин, но никогда - как о суверенном субъекте. Именно об этом штампе восприятия Фуко напоминает ему его собеседник еще в 1984 году, в одной из последних бесед ({i}Dits ec ecrits,{/i} t.IV,p.732).