Мишель Фуко - Воля к истине - по ту сторону знания, власти и сексуальности

Философия Гегеля понимается здесь "в обратной перспективе" - через призму того, какие возможности она, прямо или косвенно, открывала для переструктурирования пространства философствования и для индуцирования новых очагов напряжения в нем: марксизм и психоанализ, чуть раньше экзистенциализм и чуть позже - Ницше,- именно в это время, по существу одновременно с Гегелем, входят во французскую философию и осва

{i}398{/i}

иваются ею. Жан Ипполит стоит в эпицентре всех этих паматических событий и сопутствующих им дискуссий. Fro влияние на современников усиливается тем, что он - только переводчик и комментатор Гегеля, но и прекрасный лектор. Среди его слушателей - в лицее Генриха IV - оказывается и Фуко, когда в 1945 году он готовится здесь к поступлению в {i}Высшую нормальную школу.{/i} Поистине редкий оратор, вдохновенный и вдохновляющий, с ослепительной, патетической и несколько эзотеричной риторикой, Ипполит был больше, чем преподаватель. Он был, по свидетельству слушателей, тем, кто "пробуждает"5. В тот год он комментировал для своих слушателей {i}Феноменологию духа.{/i} Речь, стало быть, шла о {i}философии истории -{/i} истории всеобъемлющей и имеющей смысл, истории, свершающейся через становление разума. И все это - когда само время, казалось, ставило "метафизические вопросы" и взывало к "философскому осмыслению". Словом, судьба Фуко решена: философия становится тем путем, который он выбирает.

"{i}По ту сторону{/i}"

Кто-то сказал, что если в Германии каждый жизненный вопрос становится вопросом метафизическим, то во Франции, напротив, каждый метафизический вопрос становится вопросом жизни. "Часто замечают, что во Франции философия и интеллектуальные вопросы всегда сильно обработаны политической настоятельностью. И, безусловно, это особенно справедливо в отношении тех лет, что последовали за Освобождением", - пишет

___________

5 В 1968 году в статье, посвященной памяти {i}Жана Ипполита,{/i} Фуко скажет: "...в этом голосе, без конца себя самого подхватывавшем, как если бы он размышлял внутри своего собственного движения, мы воспринимали не только голос преподавателя: мы слышали что-то от голоса Гегеля и еще, быть может, от голоса самой философии. Не думаю, чтобы можно было забыть силу этого присутствия или близость, которую он терпеливо призывал" ("Jean Hippolite", p. 131).

{i}399{/i}

биограф Фуко {i}Дидье Эрибон{/i} ({i}Eribon,{/i} p. 51). Высшая школа не была в этом исключением. Здесь сталкивались и "переплавлялись" поиски и устремления разных поколений, усиливая и доводя до крайности все, что происходило в университетских и шире - в интеллектуальных кругах. В послевоенные годы, особенно же с началом "холодной войны", возникла тенденция к резкой политизации и "полевению". Каждый чувствовал себя обязанным "выбрать свой лагерь", и зачастую таковым оказывались марксизм, коммунизм и коммунистическая партия. С 1947 года Французская компартия прямо-таки "прописывается" по адресу {i}Школы,{/i} на улице Ульм. По приблизительным подсчетам чуть ли не каждый пятый здесь был коммунистом6; шла буквально волна обращений. Чтобы лучше понять это, нужно было бы, конечно, принять во внимание - помимо традиционной "левизны" французских интеллектуалов - и ту роль, которую компартия сыграла в Сопротивлении: как роль реальную, так и политический капитал, который на этом был впоследствии заработан. Немаловажно и то, что для многих французских интеллектуалов (впрочем, не только французских) Советский Союз выступал тогда своего рода символом надежды и обещанием иного, лучшего мира7. Это желание видеть в Советской России "реа

____________

6 В этот момент 25 процентов французских избирателей голосовали за коммунистов ({i}Eribon,{/i} р.51).

7 О чем в последнее время появляются все новые свидетельства. Так, о царившем в то время в {i}Высшей шкале{/i} климате "интеллектуального террора" со стороны коммунистов пишет тот же {i}ДиЗье Эрибон,{/i} а из рассказа {i}Жака Деррида о{/i} поездке в Москву в 1990 году, построенного в форме сопоставительного анализа трех других аналогичных рассказов, можно узнать об агрессивности "сталинистских и неосталинистских" настроений того времени в ближайшем окружении Деррида, в частности - в {i}Высшей шкале, о{/i} том, что, никогда не будучи "ни марксистом, ни коммунистом", он все же в 50-60 годы разделял "в духе надежды и ностальгии [...] что-то от безудержной страсти" и "любовной привязанности к советской Революции"; и, наконец, о том, что от "этого революционного пафоса", "этого аффекта и этой привязанности" Деррида и сегодня не хочет полностью отрекаться ({i}Жак Деррида в Москве,{/i} сс.35-36).

{i}400{/i}

лизацию трансцендентного" было таким сильным, что предупреждения, говорящие об обратном, - скажем, Ж{i}ака Ле Гоффа,{/i} который провел некоторое время в Чехословакии, - не были, конечно, услышаны.

Фуко вступил в компартию в 1950 году, следуя в этом за своим преподавателем и другом {i}Луи Альтюссером.{/i} В беседе с Тромбадори в 1978 году, Фуко представляет дело таким образом: "Для меня политика была определенным способом производить опыт в духе Ницше или Батая. Для того, кому после войны было двадцать лет, то есть, для того кто не был захвачен миром событий и моралью, присущей такой ситуации как война, - чем же для него могла быть политика, когда речь шла о выборе между Америкой Трумэна и Советским Союзом Сталина? Или между старым французским Отделением рабочего интернационала и христианскими демократами? Вместе с тем для многих из нас, для меня - во всяком случае, было абсолютно очевидно, что положение буржуазного интеллектуала, должного функционировать в качестве преподавателя, журналиста или писателя внутри этого мирка, - это нечто отвратительное и ужасное. Опыт войны [...] с очевидностью показал нам срочную, неотложную необходимость чего-то другого, нежели то общество, в котором жили, общество, которое допустило нацизм, которое легло перед ним, проституировало себя с ним [...]. Да и то, что последовало после Освобождения [...],- из-за всего этого в наших душах крепко засело желание чего-то совершенно другого: не просто - другого мира, или общества другого типа, но желание быть другими нам самим - быть совершенно другими, в совершенно другом мире, в соответствии с совершенно другими отношениями. [...] Мы хорошо понимали, что от того мира, в тотальном неприятии которого мы жили, гегелевская философия увести нас не могла; что если мы желали чего-то совершенно другого, то должны были искать и другие пути; но от этих других путей - мы требовали от них, чтобы они

{i}401{/i}

вели нас - куда? - как раз к тому, что и было, как мы полагали, во всяком случае - я, совершенно другим: к коммунизму" ({i}Dits et ecrits,{/i} t.IV, pp.49-50).

Фуко во многом отличается от других членов партии - редко появляется на собраниях партийной ячейки, не распространяет листовок, не участвует в демонстрациях. Ему все прощается, даже издевки над статьями в {i}Humanite о{/i} Советском Союзе. Многие, да и он сам, квалифицируют его пребывание в партии как "маргинальное" ({i}Eribon,{/i} pp.74-76). Оно было к тому же весьма непродолжительным: чуть более двух лет8. Все, что останется от него впоследствии, - это активная анти-коммунистическая позиция.