Анатолий Зотов - Современная западная философия

Третий парадокс смысла - "парадокс нейтральности". Смысл "как таковой" безразличен к тому, утверждает ли предложение нечто или отрицает это: "... предложения "Бог есть" и "Бога нет" должны иметь один и тот же смысл благодаря автономии последнего по отношению к существованию денотата" [4].

Вот как звучит у Делеза общий итог его рассуждений о бытийном статусе смысла: "Смысл безразличен к универсальному и единичному, общему и частному, личному и коллективному, а также к утверждению и отрицанию, и так далее. Короче, он безразличен ко всем оппозициям, потому что последние - только модусы предложения, взятые в отношении денотации и сигнификации, а не аспекты смысла, выражаемого предложением" [5].

1 Делез Ж. Логика смысла. С. 45.

2 Там же.

3 Там же. С. 49.

4 Там же. С. 50.

5 Там же. С. 52.

И скорее в качестве дополнительной детали появляется еще один парадокс: "парадокс абсурда, или невозможных объектов". Если принять вышесказанное, то имеют смысл также и предложения, обозначающие несовместимые объекты. Но ведь это значит, что существуют предложения, для которых ни операция денотации, ни операция сигни

721

фикации невыполнима! Получается, что "эти объекты существуют без значения, то есть они абсурдны" [1]. Примеры таких объектов: непротяженная материя, квадратный круг, гора без долины. Это, как пишет Делез, "чистые, идеальные события, не реализуемые в положении вещей" [2].

1 Делез Ж. Логика смысла. С. 53.

2 Там же.

Отсюда следует важное "онтологическое" заключение: есть бытие реального (материал денотаций), бытие возможного (форма значений) и "сверх-бытие" то, что оказывается общим в реальном, возможном и невозможном. Признак этого последнего - на него не распространяется "юрисдикция" логического закона противоречия.

Так множества предложений группируются в разнородные "серии": серию событий и серию вещей, где эти события либо осуществляются, либо нет; серию обозначающих предложений и обозначаемых вещей; серию глаголов и серию существительных с прилагательными; серию выражений со смыслами и серию денотаций с денотатами. Из двух одновременных серий одна относится к означающему, другая - к означаемому. И между ними существует "зазор": означающая серия всегда богаче означаемой. Несоответствие между ними источник "беспокойства", а субъект этого беспокойства - человек, поскольку он обладает языком как средством обозначения.

И тогда получается вот что: человек, так сказать, обречен на то, чтобы быть "революционером": к этому принуждает его "устройство" языка, его природная незавершенность. Поэтому безнадежно дело "тоталитаризма", который стремится к тому, чтобы любая ситуация была полностью "означена" как данность, представлена как идеал и потому законсервирована "раз и навсегда": такая надежда и эти стремления противоречат природе языка. Столь же безнадежно и дело реформизма, который надеется жить в ситуации перманентных мелких усовершенствований. Вполне логично, что Делез сближает (фактически отождествляет) ситуации в сфере экономики и политики с ситуациями в сфере науки: ученый-естествоиспытатель, коль скоро он пользуется языком, тоже создает "означающие серии" научных понятий и законов, которые всегда более богатых, чем означаемое, с которым он имеет дело в опыте.

Отсюда две равно ошибочных стратегии: "тоталитаристское" стремление подогнать эмпирические факты по мерке научных законов (некая аналогия прокрустовой операции "вытягивания" путников по мерке его ложа) или "реформистское" стремление постоянно изменять научную модель, сделав из нее что-то вроде безразмерных колготок.

722

Более адекватна позиция "революционера", который выступает как враг всякого существующего порядка: его мечта о "перманентной революции" есть само революционное действие, "сама реальность". Но, повторяю, корень, исток, база этой реальности, как считает Делез, - в языке, "революционер" (как в сфере политики, так и в сфере науки) в себе самом несет всепожирающий огонь неудовлетворенности любым "порядком", любым наличным состоянием; при этом силу ему дает уверенность, что его мечта осуществима наяву.

Таков, по Делезу, и источник любого искусства, поэзии, мифологии и пр. [1], а также любых операций символизации, которая включает в себя такие "странные" слова-термины, как "это" (или как нуль в математике).

Отношение между такими взаимосвязанными разнородными "сериями" предстает как основание образования структуры: для того чтобы образовалась структура, необходимо отношение означающего к означаемому. В составе означающего должно быть в наличии некоторое множество обозначающих терминов, которым соответствует некоторое множество терминов в означаемой серии. Каждый термин одной серии задается отношением к соответствующему термину в другой серии. Конфигурация терминов и образует структуру, но только потому, что отношениям между терминами в связанных сериях соответствуют особые события, "сингулярности". Структура как таковая, "в чистом виде" - не что иное, как "свод идеальных событий"; структура в ее "наличном виде", в ее "например" - это хотя бы специфические звуковые характеристики данного языка.

Связывает же серии между собой, заставляя их постоянно меняться, "парадоксальный элемент", "различитель", который принадлежит сразу им обоим. Но в одной он выступает как неистощимый "избыток", а в другой - как неистребимый "недостаток" (вроде кочующего "пассажира без места" в одной "серии" и аналогичного "места без пассажира" в другой). Этот парадоксальный элемент - сразу и эзотерическое слово, и эзотерический объект, благодаря которому осуществляется нескончаемый процесс "наделения смыслом как означающей, так и означаемой серий" [2].

1 Так, кстати, Делез интерпретирует и концепцию "структурной антропологии" К. Леви-Строса.

2 Делез Ж. Логика смысла. С. 72.

Что же такое "идеальное событие", совокупность которых (и отношений между которыми) лежит в основании структуры? Вот ответ Де-леза: "Это сингулярность, или, скорее, совокупность сингулярностей, сингулярных точек, характеризующих математическую кривую,

723

физическое положение вещей, психологическую или нравственную личность. Это - поворотные пункты и точки сгибов; узкие места, углы, преддверия и центры; точки плавления, конденсации и кипения; точки слез и смеха, болезни и здоровья, надежды и уныния, точки чувствительности" [1].

Короче, можно сказать, что это - характерные моменты в развитии любого объекта, когда он способен измениться, причем так, чтобы это изменение не было простым продолжением его прежнего состояния. Поэтому есть тонкость, касающаяся способа его бытия и отличающая его от любого "положения вещей" и никоим образом не сводимая к различию между "вещами" или "положениями вещей": "...такие сингулярности не следует смешивать ни с личностью того, кто выражает себя в дискурсе, ни с индивидуальностью положения вещей, обозначаемого предложением, ни с обобщенностью или универсальностью понятия, означаемого фигурой или кривой. Сингулярность пребывает в ином измерении, а не в измерении обозначения, манифестации или сигнификации. Она существенным образом доиндивидуальна, нелична, аконцептуальна. Она совершенно безразлична к индивидуальному и коллективному, личному и безличному, частному и общему и к их противоположностям. Сингулярность нейтральна. С другой стороны, она не "нечто обыкновенное": сингулярная точка противоположна обыкновенному" [2].