Юрий Бабаев - Основы философии

Отправными посылками философии славянофилов служили православие, святоотеческая литература, идеалистические положения философии Шеллинга и Гегеля. Если первые два из названных источников признавались славянофилами безусловно, то их отношение к достижениям классического немецкого идеализма носило противоречивый характер. Получив философскую подготовку на базе западноевропейской философской традиции (особенно – гегелевской), славянофилы, в силу своих социально-политических ориентиров, встали на путь отрицания форм общежития и духовной культуры Запада, в том числе и его философских достижений. Заменой европейского рационализма выступали развиваемые ими религиозно-теистические концепции.В их теоретических исканиях бывший в начальный период интерес к философии Гегеля сменился интересом к Шеллингу позднего периода, когда тот начал читать философию откровения, но и его апологетами они не стали. Продолжался поиск синтеза религии и философии, но при обязательном сохранении «исконно русского» в этой теории будущего. В связи с этими исканиями славянофилов Герцен писал: «Как сочетание Гегеля со Стефаном Яворским ни кажется странным, но оно возможнее, чем думают; византийское богословие – точно так же внешняя казуистика, как игра логическими формулами, как формально принимаемая диалектика Гегеля» (Герцен А. И. Собр. соч. Т. 9. С. 28).

Поднятая славянофилами проблема «Восток – Запад» вызвала большой общественный резонанс, полемика вокруг проблемы «славянства» ускорила размежевание общественного сознания в его подходах к актуальным проблемам российской действительности. Славянофилы, находясь субъективно в оппозиции к российскому самодержавию, объективно оказались среди сторонников официальной идеологии; и не случайно, журнал «Москвитянин», издаваемый сторонником охранительной идеологии Н. Погодиным, превратился в трибуну славянофилов. Ответом славянофилам было оформление «западничества», принадлежность к сторонникам которого вызывала подозрение властей. Московскими «западниками» были Станкевич, Белинский, Бакунин, Герцен, Боткин, Огарев, профессора Московского университета Грановский, Кавелин, Редкий.

К славянофилам первой волны(в исторических исследованиях они называются «ранними славянофилами») относятся Ив. Киреевский, А. Хомяков, К. Аксаков, Ю. Самарин. В их взглядах на православие, на самодержавие, на деревенскую общину много похожего, хотя каждый из них имел и определенную мировоззренческую индивидуальность, был хорошо эрудирован в развиваемых направлением концепциях, будучи одновременно хорошо знакомым и с мировоззренческой платформой «западников».

Для примера обратимся к личности Ивана Киреевского. Он получил блестящую домашнюю подготовку, владел несколькими европейскими языками, еще ребенком обыгрывал в шахматы расквартированных в их доме пленных французских офицеров. В шестнадцатилетнем возрасте он был привезен в Москву и, пройдя собеседование по программе университетской гимназии, был принят в число студентов. Немаловажным обстоятельством в его духовной биографии является то, что их родовая усадьба под Тулой находилась недалеко от Оптиной Пустыни, куда родители часто возили детей. Для Киреевского Пустынь стала вторым родным домом, куда он позже часто приезжал, оказывал ей серьезную материальную помощь в издании святоотеческой литературы, а старец Пустыни Амвросий оказался его духовником (исповедальником) и вторым, после гувернеров, воспитателем. После окончания университета Киреевский внутренне не определился, сведя дружбу и с «гегелистами», и с «любомудрами». Посещал литературно-философские собрания в частных домах (тем более, что его отчим – сенатор Елагин – сам содержал подобный салон). В 1830 году Иван Киреевский вместе с братом едет в Германию, к истокам тогдашней философской мудрости.

В Берлине он прослушал курс «Жизнь Иисуса» философа-мистика Шлейермахера. После – курс лекций по истории философии Гегеля, с которым познакомился лично. Из Берлина Киреевский уезжает в Мюнхен слушать «философию Откровения» Шеллинга, но всего курса не прослушал: прямо из Мюнхена он возвращается в Москву, как только в Германию дошли слухи о разразившейся в Москве чуме.

После возвращения из Германии у Киреевского созрело желание издать журнал. Отчим Елагин находит требуемую для издания сумму денег, в Петербурге родственник Киреевских поэт Жуковский согласовал все требуемые формальности, и разрешение на издание было получено.

В 1832 году в Москве вышел первый номер нового журнала, названный Киреевским «Европеец». Первый номер журнала был эклектичным по содержанию; единственно, что могло привлечь внимание читателей, это мысль Киреевского о том, что для России не годится философия, выросшая из семян философии Гегеля или кого-либо из других философов. Ей нужна своя, для которой уже имеется должная база – православие. Второй номер журнала был уже славянофильским по духу и содержанию; он открывался программной для Киреевского, и всего журнала, статьей «Девятнадцатый век», которая попалась на глаза Николаю I, и журнал Киреевского, по «высочайшему повелению», приказал долго жить: его запретили.

Николай Павлович искренне считал, что при созданной им машине полицейско-чиновничьего управления в России все стало хорошо, а из статьи следовало, что все наоборот: несовершенно правление, несовершенна и лишена свободы деревенская община, несовершенна духовность, поскольку православная церковь, обладающая монополией на воспитание, увлекается только внешней атрибутикой, утратила влияние на душу народа, забывает наказы «Святых Отцов Церкви». Выводы автора статьи близки к категоричным: общественная жизнь России далека от совершенства; духовность, особенно в народных низах, резко падает, чистая православная вера оказалась в руках нерадивого духовенства. Нужна новая философия, философия XIX века, способная облагородить духовность каждого из нас; искать её нужно не в заморских странах, а в нравственных началах народной жизни, в «святоотеческой» литературе, в неиспользованных возможностях православия.

Скоропалительная реакция властей на статью, молчание общества на развиваемые в ней положения заставили и самого Киреевского утратить интерес к дальнейшим каким-либо публикациям. Верно, в «Москвитянине» изредка появлялись его небольшие статьи, напоминающие его былые программные положения, но и то лишь до 1848 года, когда развернувшиеся в Европе буржуазные революции заставили цензуру следить за каждым печатным словом. В 1856 году Иван Киреевский умер. Вышедшее после его смерти «Собрание сочинений и писем» поражает читателя искрами мыслей, но целостной картины мировоззрения мы не имеем, хотя его недюжинный талант был на это способен: его сломал не только «Девятнадцатый век», но и само николаевское правление середины этого века, когда вся болезненная эпоха переходного периода оказалась под его сапогом.