Карл Маркс - Собрание сочинений, том 19

Вел ли французский рабочий класс свою собственную борьбу, вел ли он борьбу либеральной, радикальной или республиканской буржуазии, — за всяким нанесенным ему поражением всегда следовала гнетущая политическая реакция, столь же свирепая, сколь продолжительная. Так, за поражениями в июне 1848 г. и в декабре 1851 г. последовало восемнадцать лет бонапартистской империи, в течение которых печать была скована, право собраний и союзов отнято, а рабочий класс тем самым был лишен всяких средств взаимной связи и организации. Неизбежным результатом было то, что, когда в сентябре 1870 г. пришла революция, рабочие не могли выдвинуть никого другого, кроме буржуазных радикалов, при империи составлявших официальную парламентскую оппозицию, которые, само собой разумеется, предали их и страну. После подавления Коммуны рабочий класс, способность которого к борьбе была парализована на целый ряд лет, был непосредственно заинтересован лишь в том, чтобы избегнуть повторения подобного длительного господства реакции, а вместе с тем необходимости снова бороться не за прямое свое освобождение, а лишь за такие порядки, которые давали бы ему возможность подготовиться к окончательной борьбе за освобождение. В настоящее время во Франции имеется четыре больших политических партии: три монархические — легитимисты, орлеанисты и бонапартисты, каждая с особым претендентом на корону, — и республиканская партия. Какой бы из трех претендентов ни взошел на трон, он во всяком случае нашел бы поддержку лишь незначительного меньшинства народа и мог бы, следовательно, полагаться только на силу. Поэтому неизбежным спутником всякой монархической реставрации было бы господство насилия, подавление всяких общественных свобод и личных прав, — то, чего рабочий класс должен стремиться избегнуть. С другой стороны, сохранение существующего республиканского правительства оставляло бы ему по крайней мере возможность достичь такой степени личной и общественной свободы, которая позволила бы основать рабочую печать, проводить агитацию на собраниях и организовать самостоятельную политическую партию; кроме того, сохранение республики избавило бы его от необходимости вновь вести особую борьбу за ее завоевание в будущем.

Поэтому новым доказательством высокой инстинктивной политической сознательности французского рабочего класса был тот факт, что как только 16 мая прошлого года все три монархических клики, объединившись в большом заговоре, объявили войну республике, рабочие, как один человек, провозгласили поддержку республики своей главной и непосредственной задачей. Несомненно, здесь они следовали за буржуазными республиканцами и радикалами; но чем же иным может быть рабочий класс, не имеющий ни печати, ни собраний, ни клубов, ни политических союзов, как не придатком радикально-буржуазной партии? Что иное может он делать для завоевания своей политической независимости, как не поддерживать единственную партию, которая обязана обеспечить народу вообще, а стало быть и рабочим, те свободы, которые позволили бы иметь независимую организацию? Некоторые утверждают, что на последних выборах рабочие должны были выставить своих собственных кандидатов. Но даже в тех местностях, в которых они могли бы сделать это с надеждой на успех, — откуда взялись бы кандидаты рабочего класса, достаточно хорошо известные в среде их собственного класса, чтобы найти необходимую поддержку? Недаром же после Коммуны правительство старательно позаботилось о том, чтобы арестовать, как участника этого восстания, каждого рабочего, который приобретал известность хотя бы путем частной агитации в своем собственном районе в Париже.

Победа республиканцев на последних ноябрьских выборах была знаменательна. Еще более знаменательные победы были одержаны на происходивших вслед за тем департаментских, муниципальных и дополнительных выборах. Монархический заговор, может быть, положил бы конец всему этому; но действия заговорщиков были парализованы совершенно определенной позицией армии. Дело было не только в том, что среди офицеров, особенно низших рангов, было много республиканцев; но также и в том — и это обстоятельство сыграло решающую роль, — что солдатская масса отказалась выступить против республики. Это было первым результатом реорганизации армии — реорганизации, которая покончила с практикой наемных заместителей и превратила армию в действительное представительство молодых людей всех классов [80]. Таким образом, не было необходимости подавлять заговор силой, так как он провалился сам собой. И это тоже вполне отвечало интересам рабочего класса, еще слишком слабого после кровопускания 1871 г. и не имевшего ни малейшего желания вновь расточать свое главное достояние, свои боевые силы в сражениях на пользу других или ввязаться в целый ряд ожесточенных столкновений, прежде чем он восстановил полностью свою силу.

Но эта победа республиканцев имеет еще и другое значение. Она показывает, что с 1870 г. сельское население сделало большой шаг вперед. До сих пор каждая победа, одержанная рабочим классом в Париже, очень быстро сводилась на нет из-за реакционного духа мелкого крестьянства, составляющего большую массу французского населения. С начала нынешнего столетия французское крестьянство было бонапартистским. Вторая республика, установленная парижскими рабочими в феврале 1848 г., была отменена шестью миллионами крестьянских голосов, отданных Луи-Наполеону в декабре того же года. Но прусское нашествие 1870 г. поколебало веру крестьянства в империю, а последние ноябрьские выборы показали, что масса сельского населения стала республиканской. Эта перемена имеет величайшее значение. Она означает не только то, что всякая монархическая реставрация отныне стала во Франции безнадежной. Она означает также приближение союза между рабочими в городах и крестьянами в деревнях. Мелкие собственники-крестьяне, созданные великой революцией, являются земельными собственниками только по названию. Их участки заложены ростовщикам; их урожай уходит на оплату процентов и на расходы по тяжбам; нотариус, стряпчий, судебный пристав, аукционный чиновник постоянной угрозой стоят у их дверей. Их положение так же скверно, как и положение рабочих, и почти так же не обеспечено. И если эти крестьяне поворачивают теперь от бонапартизма к республике, то этим они показывают, что не ожидают уж больше улучшения своего положения от тех чудес империи, которые Луи-Наполеон постоянно им обещал, но никогда не исполнял. Вера Тьера в мистическую спасительную силу, которой обладает «император крестьян», была грубо нарушена Второй империей. Чары рассеялись. Французское крестьянство стало, наконец, достаточно сознательным, чтобы искать действительных причин хронической нужды и практических мер к ее устранению. А уж раз оно начало мыслить, оно должно будет скоро обнаружить, что единственное средство спасения лежит для него в союзе с тем единственным классом, который нисколько не заинтересован в его нынешнем жалком положении, — с рабочим классом города.