Карл Маркс - Собрание сочинений, том 18

„сами собой доказывают“, что так называемое народное государство будет не что иное, как весьма деспотическое управление народных масс новой и весьма немногочисленной аристократией действительных или мнимых ученых. Народ не учен, значит он целиком будет освобожден от забот управления, целиком будет включен в управляемое стадо. Хорошо освобождение! (стр. 279—280).

„Марксисты чувствуют это“ (!) „противоречие и, сознавая, что управление ученых“ (quelle reverie! [какой бред! Ред.]) „самое тяжелое, обидное и презрительное в мире, будет, несмотря на все демократические формы, фактической диктатурой, — утешаются мыслью, что эта диктатура будет временная и короткая“.

Non, mon eher! [Нет, дорогой мой! Ред.] Классовое господство рабочих над сопротивляющимися им прослойками старого мира должно длиться до тех пор, пока не будут уничтожены экономические основы существования классов.

„Они говорят, что единственной заботой и целью их будет образовать и поднять народ“ (политикан из кафе!) „как экономически, так и политически до такой степени, что всякое управление сделается скоро ненужным, и государство, утратив весь политический, то есть «господствующий», характер, обратится само собой в свободную организацию экономических интересов и общин. Тут явное противоречие. Если их государство будет действительно народное, то зачем ему упраздняться, если же его упразднение необходимо для действительного освобождения народа, то как же они смеют его называть народным?“ (стр. 280).

Оставляя в стороне попытку поездить на либкнехтовском народном государстве, которое вообще вздор, обращенный против Коммунистического манифеста и т. д., это только значит: ввиду того, что в период борьбы за разрушение старого общества пролетариат действует еще на основе старого общества и поэтому придает еще своему движению политические формы, более или менее соответствующие ему, — в этот период борьбы он не достиг еще своей окончательной организации и применяет для своего освобождения средства, которые после освобождения отпадут; отсюда г-н Бакунин умозаключает, что пролетариату лучше ничего не предпринимать, а выжидать… дня всеобщей ликвидации — страшного суда. „Своей полемикой против них“ (которая, разумеется, появилась еще до моей книги против Прудона и до Коммунистического манифеста, даже еще до Сен-Симона: хорошее υστερον προτερον [Ошибка, состоящая в принятии последующего и позднейшего (hysteron) за первичное и предшествующее (proteron); извращение действительной последовательности. Ред.]! ) „мы довели их до сознания, что свобода, или анархия“ (г-н Бакунин всего-навсего перевел прудоновскую и штирнеровскую анархию на дикое татарское наречие), то есть „свободная организация рабочих масс снизу вверх“ (вздор!),

„есть окончательная цель общественного развития и что всякое «государство», не исключая и их народного, есть ярмо, порождающее, с одной стороны, деспотизм, а с другой — рабство“ (стр. 280).

„Они говорят, что такое государственное ярмо, диктатура, есть необходимое переходное средство для достижения полнейшего народного освобождения: анархия или свобода — цель, государство или диктатура — средство. Итак, для освобождения народных масс надо их сперва поработить. На этом противоречии и основывается наша полемика. Они утверждают, что только диктатура, конечно их собственная, может создать народную волю; мы отвечаем: никакая диктатура не может иметь другой цели, кроме «увековечения себя», и что она «способна породить и воспитать в народе, сносящем ее, только рабство; свобода может быть создана только свободой» (перманентного citoyen [гражданина. Ред.] Бакунина), то есть «всенародным бунтом» и вольной организацией масс снизу вверх“ (стр. 281).

„В то время как политико-социальная теория противогосударственных социалистов, или анархистов, ведет их «неуклонно» и прямо к полнейшему разрыву со всеми правительствами, со всеми видами буржуазной политики, не оставляя другого исхода, кроме социальной революции“

и не оставляя от социальной революции ничего, кроме фразы, —

„противоположная теория, теория государственных коммунистов и научного авторитета, так же «неуклонно» втягивает и запутывает своих приверженцев, под предлогом политической тактики, в беспрестанные «сделки» с правительствами и различными буржуазными политическими партиями, то есть толкает их прямо в реакцию“ (стр. 281). „Лучшее доказательство — Лассаль. Кому не известны его сношения и переговоры с Бисмарком? Либералы и демократы… воспользовались этим, чтобы обвинить его в продажности. То же самое, хотя и не так явно, «шептали» между собой различные [У Бакунина: «личные». Ред.] приверженцы г-на Маркса в Германии“ (стр. 282).

Лассаль относился к массе простых рабочих более как медик к больному, чем как брат к брату. „Ни за что в мире не изменил бы он делу народа“ (там же). Лассаль был в открытой войне с либералами, демократами, он их ненавидел, презирал их. Бисмарк занял по отношению к ним такую же позицию. „Это и было первым поводом сближения между обоими“. „Главное же основание этого «сближения» заключалось в политико-социальной программе Лассаля, в коммунистической теории, созданной г-ном Марксом“ (стр. 283).

„Основной пункт этой программы: освобождение (мнимое) пролетариата посредством «только одного государства»… Два средства… пролетариат должен совершить революцию для овладения государством — средство героическое… по теории г-на Маркса“… народ должен передать всю власть ему и его друзьям… „Они создадут единый государственный банк, сосредоточивающий в своих руках все торгово-промышленное, земледельческое и даже научное производство, а массу народа разделят на две армии: промышленную и землепашескую под непосредственной командой государственных инженеров, которые составят новое привилегированное научно-политическое сословие“ (стр. 283—284).

Но сделать революцию — сами немцы не верят в это: „нужно, чтобы другой народ ее начал или какая-нибудь внешняя «сила» увлекла или «толкнула» их“. Следовательно, надо искать другое средство, чтобы овладеть государством. Надо овладеть симпатией людей, стоящих или могущих стоять во главе государства. Во времена Лассаля точно так же, как и теперь, во главе государства стоял Бисмарк… Лассаль главным образом был одарен практическим инстинктом и «смыслом», которых нет ни у г-на Маркса, ни у его последователей. Как все теоретики, Маркс в практике неизменный и «неисправимый» мечтатель. Он доказал это своей несчастной кампанией в Интернациональном обществе, имевшем целью установление его диктатуры в Интернационале, а посредством Интернационала — над всем революционным движением пролетариата Европы и Америки. Надо быть или сумасшедшим, или весьма отвлеченным ученым, чтобы задаться такою целью. Г-н Маркс в этом году потерпел полнейшее и заслуженное поражение, но вряд ли оно „«избавит» (befreit) его от его честолюбивой мечтательности“ (стр. 284—285). „Благодаря той же мечтательности, а также и желанию приобрести почитателей и приверженцев среди буржуазии, Маркс постоянно толкал и толкает пролетариат на сделки с буржуазными радикалами. Гамбетта и Кастелар — вот его «настоящие» идеалы“ (стр. 284, 285). „В этом стремлении к «сделкам» (Mogeleien) с радикальной буржуазией, которое сильнее обнаружилось в последние годы в Марксе, заключается двойная мечта: во-первых, радикальная буржуазия, если ей удастся овладеть властью, будет иметь возможность «захотеть» употребить ее в пользу пролетариата, а, во-вторых, она будет в состоянии устоять против реакции, корень которой скрывается в ней самой“ (стр. 285).