Георг Хенрик фон Вригт - Логико-философские исследования (Избранные труды)

Допустим, мы установили, что в данном случае А не смог в силу препятствия проявить свою способность совершить а. Как тогда можно показать, что он принялся бы за совершение а, если бы не препятствие? По-видимому, единственный способ это сделать состоит в том, чтобы показать присутствие интенции совершить а или нечто такое, для чего необходимо совершение а. То есть и в этом случае для того, чтобы верифицировать заключение, необходимо верифицировать посылки практического вывода.

Случай, когда агент забывает о времени, относится к делу, только если можно предполагать, что он также не забыл или не изменил свои намерения. (Если же имеет место последнее, то анализируемое высказывание нельзя больше рассматривать как заключение практического рассуждения.) Следовательно, установить случай такого рода забывчивости — значит ipso facto* [* В силу самого факта (лат.)] установить истинность посылок практического вывода. Установить же, что А, которому ничто не препятствовало, принялся бы за совершение а, если бы он не забыл о времени, можно, только показав, что либо а было тем, что он намеревался сделать, либо было необходимо для достижения более отдаленной цели.

Как установить, что агент с определенного времени намеревается нечто осуществить и считает необходимым для реализации своей интенции совершить некоторое действие?

Кратко остановимся на том аспекте проблемы верификации, который связан с временным фактором и возможными изменениями в интенциях и когнитивных установках. Если мы установили, что А в настоящий момент обладает определенной интенцией и когнитивной установкой, как мы узнаем, что они остаются у агента с настоящего момента до некоторого момента в будущем? Должны ли мы верифицировать их в продолжение всего этого времени? И каким образом устанавливается изменение в интенции и/или когнитивной установке?

Обладание интенцией и когнитивной установкой не обязательно ведет к немедленному действию. Однако с момента их (совместного) формирования и до момента реализации они "негативно" будут оказывать воздействие на наше поведение. Воздействие будет заключаться в том, что в продолжение всего этого интервала времени агент будет не интенционально совершать или предпринимать действия, которые, по его мнению, сделают невозможным осуществление интенции. Если я собираюсь навестить завтра днем свою тетушку, я не возьму на завтрашнее утро билет на самолет, летящий в Пекин. Если же я это сделал, значит, я изменил свои мысли (интенцию), или не понимаю требования ситуации, или должен лететь в Пекин против своей воли. Мы устанавливаем изменение намерения именно из такого рода наблюдений. Однако само это наблюдение является верификацией того типа, который нас сейчас интересует, а именно установлением данной интенции и/или когнитивной установки. Верификация изменения или сохранения интенции предполагает верификацию интенций — и интенционального поведения — в настоящий момент. Именно по этой причине нет необходимости более подробно анализировать роль временного фактора.

Существует несколько косвенных способов, с помощью которых можно установить, что агент обладает определенной интенцией и считает необходимым для ее реализации некоторое действие. Например: агент принадлежит к определенному культурному сообществу, у него обычное образование и обычный жизненный опыт. На основе этих данных мы можем считать несомненным, что у него могут быть намерения осуществить р, а также мнение (или убеждение), что для этого необходимо совершить а. Или, например, он обладает некоторыми чертами характера и темперамента, которые склоняют его к определенному типу поведения в сходных ситуациях. Такое знание позволяет с большой вероятностью предполагать, что сейчас, например, агент путем совершения а намеревается осуществить р. Иногда мы даже говорим, что знаем интенции и когнитивную установку агента. Например: человек упал в реку, не может оттуда выбраться и кричит изо всех сил, зовя на помощь. В такой ситуации мы вполне уверены в том, что этот человек хочет избавиться от своего неприятного положения и считает, что, если он не будет кричать и его не услышат, ему не окажут помощи, а если ему не помогут, то он не будет спасен.

Очевидно, что такого типа "верификация" носит лишь гипотетический и предварительный характер, а не является непреложной и окончательной. Она основана на аналогиях и допущениях, которые, хотя обычно и надежны, в отдельном случае могут оказаться ошибочными. Может быть, человек в реке находится в полной безопасности и только симулирует несчастный случай. Кроме того, мы судим о надежности аналогий, основываясь на отдельных прошлых ситуациях, для которых были характерны определенные интенции. И на основе склонностей, черт характера, привычек и т. п. мы предполагаем наличие таких же интенций и в новых случаях. Очевидно, что попытка делать такие обобщения критерием истинности единичных суждений об интенциях и когнитивных установках носит характер логического круга [164].

Можно ли более непосредственным путем установить интенции агента и его мнение о необходимых средствах их достижения? Существует метод, к которому мы часто прибегаем и обычно считаем, что из всех внешних методов именно посредством него можно наиболее непосредственно установить интересующие нас факты. Он состоит в том, что мы задаем вопрос, в нашем примере — мы спрашиваем, почему агент кричит. Допустим, что человек ответит на языке, который нам понятен. Его ответ — устный или письменный — также является поведением, вербальным поведением. Допустим, он отвечает так: "Я кричу для того, чтобы мне помогли спастись и я не утонул" (может быть, несколько неправдоподобная грамматическая конструкция для рассматриваемой ситуации). Почему он дает такой ответ? Ответить на этот вопрос — значит объяснить его вербальное поведение. Объяснение может иметь такую форму:

А кричит "помогите" для того, чтобы его спасли и он не утонул.

А считает, что его не спасут, если он (правильно) не ответит на вопрос, почему он кричит.

Следовательно, А утверждает, что он кричит для того, чтобы его спасли.

Это практический вывод. И этот вывод порождает те же самые вопросы, на которые мы пытаемся ответить. Может быть, А лжет [165]. Если он кричит "помогите" и при этом всего лишь симулирует несчастный случай, то, отвечая на вопрос, почему он кричит, он, вероятно, тоже скажет: "Я кричу для того, чтобы меня спасли". Но тогда приведенное объяснение: "Он делает это для того, чтобы спастись" — будет неверным.

Итак, если его слова "Я кричу для того, чтобы меня спасли" и можно считать верификацией его намерений и определенного поведения (т. е. крика "помогите"), то только потому, что мы принимаем их истинность без доказательств. Следует заметить, кроме того, что в практическом силлогизме, посредством которого мы объясняем вербальное поведение агента, трудности связаны не только с верификацией посылок, но в равной мере относятся и к заключению. Каким образом мы устанавливаем, что А утверждает, что он кричит для того, чтобы спастись? То, что мы регистрируем, — это звуки, которые он издает. Мы можем отметить, что он произносит фразу: "Я кричу для того, чтобы спастись", но это еще не значит, что именно это он утверждает. Ибо откуда мы можем знать, что именно такой смысл подразумевается в его словах? Если мы без доказательства принимаем значение его слов и используем это значение для подтверждения истинности посылок практического вывода, оканчивающегося криком "помогите", значит, мы допускаем, что мы уже верифицировали заключение другого практического вывода, который заканчивается его ответом на некоторый вопрос.