Карл Маркс - Собрание сочинений, том 16

выдержки из письма О'Донована-Россы, которое каким-то чудом вышло из стен тюрьмы и с баснословным опозданием дошло по назначению:

«Я говорил вам о лицемерии этих английских владык, поставивших меня в такие условия, что я вынужден был становиться на колени и локти, чтобы принимать пищу; они морят меня голодом, лишают дневного света и дают мне оковы и библию. Я не жалуюсь на кары, которым хотят меня подвергнуть мои владыки; мое дело — терпеть; но я утверждаю, что имею право известить мир об обращении, которому меня подвергают, и о незаконной задержке моих писем, рассказывающих об этом обращении. Мелочные предосторожности, принимаемые тюремными властями, чтобы помешать мне писать письма, столь же смешны, сколь и отвратительны. Самая оскорбительная процедура заключалась в том, что меня на протяжении нескольких месяцев каждый день раздевали догола и осматривали руки, ноги и все части тела. Это происходило в Милбанке ежедневно с февраля до мая 1867 года. Однажды я отказался раздеться. Тогда появились пять тюремщиков, они нещадно избили меня и сорвали с меня одежду.

Однажды мне удалось отправить письмо на волю; оно мне стоило посещения гг. Нокса и Поллока, двух полицейских чиновников (полицейских судей).

Какая ирония — посылать двух правительственных чиновников, чтобы установить истину об английских тюрьмах! Эти господа отказались записать то важное, что я хотел им сообщить. Когда я затронул тему, которая им не понравилась, они меня остановили, сказав, что тюремная дисциплина их не касается. Не так ли, гг. Поллок и Нокс? Когда я вам сообщил, что меня заставили мыться в воде, уже послужившей для этой цели полдюжине английских заключенных, разве вы не отказались записать мою жалобу?

В Чатаме мне дали надергать какое-то количество пакли, сказав, что оставят меня без еды, если я не закончу работу к определенному часу.

— Быть может, — воскликнул я, — вы меня накажете подобным же образом, если я выполню задание? Со мной уже это бывало в Милбанке.

— Как же так? — возразил тюремщик.

Тогда я ему рассказал, что 4 июля, выполнив свое задание за десять минут до назначенного срока, я взял книгу. Чиновник, увидев меня, обвинил в лени, и меня посадили на хлеб и воду в темную одиночную камеру на двое суток.

Однажды я увидел своего друга Эдуарда Даффи. Он был очень бледен. Спустя некоторое время я услыхал, что Даффи серьезно болен и что он выразил желание повидать меня (мы были очень дружны в Ирландии). Я просил начальника тюрьмы разрешить мне навестить его. Он отказал наотрез. Это было в рождественские дни 1867 г., а через несколько недель один заключенный прошептал мне сквозь решетку моей камеры: «Даффа скончался!»

Если бы нечто подобное случилось в России, какую трогательную повесть сочинили бы англичане!

Если бы г-н Гладстон присутствовал при такой смерти в Неаполе, какую картину нарисовал бы он! О слащавые фарисеи, промышляющие лицемерием, со словами библии на устах и с дьяволом в душе!

Я должен посвятить несколько слов памяти Джона Линча. В марте 1866 г. я встретился с ним во дворе на прогулке. За нами так бдительно следили, что он успел только шепнуть мне: «Меня убивает холод». Что же сделали эти англичане? Они отвезли нас в Лондон за день до рождества. Когда мы прибыли в тюрьму, они сняли с нас теплое белье и оставили на целые месяцы в наших одиночных камерах дрожать от холода. Да, они не могут этого отрицать, они — убийцы Джона Линча; но во время расследования они, тем не менее, выставили чиновников, готовых доказать, что с Линчем и Даффи обращались весьма мягко.

Лживость наших английских поработителей превосходит всякое воображение.

Если мне суждено умереть в тюрьме, я заклинаю мою семью и моих друзей не верить ни одному слову из того, что говорят эти люди. Да не заподозрят меня в личной злобе к тем, кто преследовал меня своею ложью! Я обвиняю только тиранию, сделавшую необходимым применение таких методов.

Обстоятельства неоднократно заставляли меня вспоминать слова Макиавелли: «Тираны особенно заинтересованы в распространении библии, дабы народная масса усваивала ее предписания и без сопротивления давала разбойникам грабить себя».

Пока рабский народ выполняет правила морали и повиновения, которые ему проповедуют священники, тиранам нечего бояться.

Если это письмо дойдет до моих соотечественников, я имею право требовать, чтобы они возвысили свой голос и потребовали справедливости для своих страждущих братьев. Пусть эти слова взбудоражат кровь, застывающую в их жилах.

Меня запрягли в тележку, завязав веревку узлом на моей шее. Этот узел был прикреплен к длинной оглобле, а двум арестантам-англичанам приказали не давать тележке подскакивать; но они отпустили ее, оглобля задралась вверх, узел развязался. Если бы он, наоборот, затянулся, я бы погиб.

Я утверждаю, что они не имеют права ставить меня в такие условия, при которых моя жизнь зависит от действий другого.

Луч света проникает сквозь решетки и засовы моей темницы. Это — воспоминание о дне, проведенном в Ньютаунардсе, где я встретил оранжистов и риббонистов, забывших о своем ханжестве!

О' Донован-Росса,

политический каторжанин» [534]

Написано Женни Маркс 5 марта 1870 г.

Печатается по тексту газеты

Напечатано в газете «La Marseillaise» № 79, 9 марта 1870 г.

Перевод с французского

Лондон, 16 марта 1870 г.

Наиболее выдающимся событием прошлой недели было письмо О'Донована-Россы, которое воспроизведено в моей последней корреспонденции.

Газета «Times» перепечатала письмо без комментариев, «Daily News» поместила комментарии без письма.

«Как и следовало ожидать, — заявляет эта газета, — г-н О'Донован-Росса избрал темой своего письма тюремные правила, которым его временно (for a while) подчинили».

Как жестоко звучит это «временно», когда речь идет о человеке, который находится в заключении уже пять лет и приговорен к пожизненной каторге!

Г-н О'Донован-Росса жалуется среди прочего и на то, что «его запрягли в тележку, завязав веревку узлом на шее» таким образом, что его жизнь зависела от движения английских каторжников, его товарищей.

«Но разве несправедливо, — восклицает «Daily News», — ставить человека в условия, при которых его жизнь зависит от действий других людей? Разве в вагоне или на пароходе жизнь человека не зависит также от действий другого?»

Прибегнув к такой уловке, благочестивый казуист укоряет О'Донована-Россу за то, что он не любит библию и предпочитает ей «Irish People». Это противопоставление bible [библии. Ред.] и people [народа. Ред.] способно привести в восторг его читателей.