Карл Маркс - Собрание сочинений, том 12

Так обстоит дело с уровнем военных знаний противника, с которым пришлось столкнуться англичанам. Что касается мужества и упорства, то у обороняющихся в равной мере отсутствовало и то и другое. От Мартиньера до Мусабага туземные войска вели себя единодушно только в одном: они стремительно убегали, как только колонна врага начинала двигаться на них в атаку. Во всей серии стычек не было ничего, что можно было бы сравнить даже с побоищем (так как боем это вряд ли можно назвать) в Сикандербаге во время освобождения резидентства Кэмпбеллом. Как только атакующие части начинали наступать, повстанцы обращались в повальное беспорядочное бегство в тыл, и там, где оказывалось лишь несколько узких выходов, заставлявших сгрудившуюся толпу остановиться, они в суматохе падали, не оказывая никакого сопротивления, под залпами и штыками наступающих англичан. Во время любой из этих атак на охваченных паникой туземцев «британский штык» произвел больше опустошений, чем во всех войнах англичан в Европе и Америке, вместе взятых. На Востоке такие штыковые бои, в которых только одна сторона активна, а другая малодушно пассивна, — обычное явление во время войны; живым примером этого всякий раз служили атаки на частоколы в Бирме [350]. По словам г-на Рассела, англичане понесли главные потери от тех индийцев, которым было отрезано отступление и которые, забаррикадировавшись в комнатах какого-нибудь дворца, стреляли оттуда из окон по офицерам, находившимся во дворе и в саду.

При штурме Имамбара и Кайсарбага индийцы так стремительно бежали, что эти пункты не были даже взяты силой, — войска просто в них вошли. Но тут только и началась самая интересная сцена, ибо, как невозмутимо замечает г-н Рассел, захват Кайсарбага в тот день был настолько неожиданным, что не было даже времени принять меры против повального грабежа. Должно быть, это было веселое зрелище для истинного, свободолюбивого Джона Буля — наблюдать, как его британские гренадеры беспрепятственно растаскивали драгоценности, дорогое оружие, одежду и прочий домашний скарб его величества короля Ауда. Сикхи, гуркхи и те, кто обслуживал лагерь, были готовы подражать их примеру, и последовавшая затем сцена грабежа и разрушения, очевидно, превзошла даже изобразительный талант г-на Рассела. Каждый новый шаг вперед сопровождался грабежом и опустошением. Кайсарбаг пал 14-го, а спустя полчаса в войсках исчезла всякая дисциплина. и офицеры потеряли всякую власть над своими солдатами. 17-го генерал Кэмпбелл был вынужден назначить патрули, дабы пресечь грабеж и приостановить всякие военные действия «до тех пор, пока это своеволие не прекратится». Очевидно, войска совершенно отбились от рук. 18-го, как мы узнаем, наиболее разнузданные формы грабежа прекратились, но опустошения псе еще продолжаются без помех. Впрочем, в городе, пока авангард дрался с туземцами, стрелявшими из домов, арьергард вволю грабил и разрушал. Вечером появляется новый приказ против грабежа; каждый полк должен выслать сильные отряды, чтобы вернуть своих солдат в полк, а также не выпускать лагерную прислугу из расположения полка; никому не разрешается оставлять лагерь, кроме как по делам службы. 20-го были повторены те же самые приказы. В тот же самый день два британских «офицера и джентльмена», лейтенанты Кейп и Такуэлл, «отправились в город за добычей и были убиты в одном из домов», а 26-го положение было все еще так плохо, что были изданы самые строгие приказы о прекращении грабежа и насилий; были введены ежечасные переклички солдат; всем солдатам было строго запрещено входить в город; лагерная прислуга, если она появлялась в городе с оружием, подлежала повешению; солдаты могли иметь при себе оружие только во время несения службы, а все нестроевики должны были быть разоружены. Чтобы придать должный вес этим приказам, в «соответствующих местах» был сооружен целый ряд треугольников для порки.

Вот уж поистине славное положение дел в цивилизованной армии девятнадцатого столетия; и если бы какие-нибудь другие войска в мире совершили хотя бы десятую долю подобных бесчинств, каким бы позором заклеймила их негодующая британская пресса! Но это — подвиги британской армии, и потому нам говорят, что подобные факты являются всего-навсего обычными последствиями войны. Британские офицеры и джентльмены могут без стеснения присваивать себе серебряные ложки, украшенные драгоценными камнями браслеты и другие маленькие сувениры, какие им попадутся на поле их славы; если Кэмпбелл и был вынужден разоружить свою собственную армию в разгар войны, чтобы приостановить всеобщий грабеж и насилия, то ведь для этого могли быть и военные соображения, и никто, конечно, не пожалеет, что этим бедным парням дали недельку отдыха и небольшую возможность порезвиться после стольких трудов и лишений.

Это факт, что ни в Европе, ни в Америке нет такой грубой и жестокой армии, как британская. Грабеж, насилие, убийство— все то, что строго-настрого запрещено и полностью изгнано из всех армий, — являются освященной временем привилегией, узаконенным правом британского солдата. Гнусности, совершавшиеся в течение ряда дней после штурма Бадахоса и Сан-Себастьяна [351]во время войны в Испании, не имеют себе равных в летописях любой другой нации с начала французской революции; а запрещенный повсюду средневековый обычай отдавать на разграбление город, взятый штурмом, все еще остается правилом у англичан. Военные соображения настоятельно требовали, чтобы для Дели было сделано исключение, но армия, хотя и подкупленная дополнительной платой, все же роптала, и теперь, в Лакнау, она вознаградила себя за то, что упустила в Дели. В течение двенадцати дней и ночей в Лакнау действовала не британская армия, а необузданная, пьяная, грубая толпа, распавшаяся на отдельные шайки грабителей, гораздо более необузданных, неистовых и жадных, чем сипаи, которых только что выгнали оттуда. Разграбление Лакнау в 1858 г. останется вечным позором для британской армии.

Если разнузданная солдатня, совершая свой поход по Индии во имя цивилизации и гуманности, могла грабить только движимую собственность туземцев, то британское правительство, которое идет следом за ней, захватывает также и их недвижимую собственность. Толкуют о произведенных первой французской революцией конфискациях земель дворянства и церкви! Толкуют о конфискации Луи-Наполеоном собственности Орлеанской династии! Но вот приходит лорд Каннинг, британский дворянин, сладкоречивый, с мягкими манерами и чувствами, и конфискует по приказу своего верховного главы, виконта Пальмерстона, земли целого народа, каждый клочок, каждую пядь, каждый акр земли на пространстве в десять тысяч квадратных миль [352]. Поистине весьма лакомый кусочек добычи для Джона Буля! И стоило только лорду Элленборо от имени нового правительства осудить эту неслыханную меру, как тотчас возвысила голос газета «Times» и целая рать более мелких английских газет, чтобы оправдать этот массовый грабеж и ломать копья за право Джона Буля конфисковывать все, что ему заблагорассудится. Ведь Джон — существо исключительное, и для него, по мнению «Times», является добродетелью то, что для других было бы позором.