Карл Маркс - Собрание сочинений, том 12

Безусловно, оратор никогда не осмелился бы на такое открытое объявление войны всей правительственной системе современной Франции, если бы не имел мощной моральной поддержки вне зала заседаний. Наконец, мы видим, что даже в Англии возобновилась агитация за реформу, и все идет к тому, что этот вопрос будет ставиться перед парламентом в той или иной форме до тех пор, пока не будет принята такая реформа, которая существенно изменит соотношение сил партий и тем самым подорвет основы почтенной, но рахитичной британской конституции.

Но что же скрывается под этим однородным и до сих пор необыкновенно согласованным движением почти во всех странах Европы? Когда вулканические взрывы 1848 года внезапно извергли перед глазами изумленной либеральной буржуазии Европы гигантский призрак вооруженного рабочего класса, борющегося за свое политическое и социальное освобождение, буржуазия, для которой безопасное владение своим капиталом было несравненно важнее, чем непосредственная политическая власть, пожертвовала этой властью и всеми свободами, за которые она ранее боролась, чтобы обеспечить подавление пролетарской революции. Буржуазия расписалась в своем политическом несовершеннолетии и неспособности к управлению делами нации и покорно подчинилась военно-бюрократическому деспотизму. Тогда-то и началось судорожное строительство фабрик, копей, железных дорог, паровых судов, эпоха Credit Mobilier, дутых акционерных обществ, мошенничества и биржевой спекуляции — эпоха, в течение которой европейская буржуазия стремилась вознаградить себя экономическими победами за свои политические поражения, индивидуальным богатством за свое коллективное бессилие. Но вместе с ростом богатства буржуазии росла ее социальная мощь и соответственно расширялись ее интересы; буржуазия снова стала ощущать наложенные на нее политические путы. Развернувшееся в настоящее время в Европе движение является естественным следствием и выражением этого ощущения, подкрепленного вновь вернувшейся, в результате десятилетнего ничем не нарушаемого развития промышленности, уверенностью каждого буржуа в своей собственной власти над своими рабочими. 1858 год во многом напоминает 1846 год, который также положил начало политическому оживлению в большинстве европейских стран и также был ознаменован появлением многочисленных сторонников реформ среди правителей, два года спустя оказавшихся беспомощными перед натиском революционного потока, которому они сами открыли путь и которым они были отброшены в сторону.

Написано Ф. Энгельсом в конце ноября 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5514, 23 декабря 1858 г. в качестве передовой

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

На русском языке публикуется впервые

Берлин, 4 декабря 1858 г.

В одном из предыдущих писем я писал вам, какой неожиданный оборот был придан всеобщим выборам конфиденциальным предостережением г-на Флотвеля по адресу буржуазии — не заходить слишком далеко в инсценировке «обновления». В соответствии с этим буржуазные радикалы совершенно стушевались. С другой стороны, низшие классы не нуждались ни в каких предостережениях, так как они добровольно и даже с презрением отказались разыгрывать комедию подачи голосов, которые, в силу избирательного закона, не имеют ровно никакого значения, если, как это было в данном случае, избиратели первого и второго разряда придерживаются одной общей линии. Есть, правда, несколько мест, как, например, Берлин, где в выборах участвовала небольшая часть налогоплательщиков из рабочего класса, но можно с уверенностью сказать, что эти рабочие действовали по mot d'ordre [приказу. Ред.] своих хозяев. Даже «собственный корреспондент» лондонской газеты «Times» (видящий все в couleur de rose [розовом свете. Ред.] ) вынужден сознаться на страницах этого левиафана британской прессы, что пассивность народных масс возбуждает в его мужественном сердце мрачные опасения. Итак, выборы в целом оказались либеральными в министерском понимании этого слова. Партия «Kreuz-Zeitung» исчезла, как по мановению волшебной палочки. Двум из ее заправил пришлось даже вернуться обратно в те судейские камеры, где они раньше распоряжались, а некоторые обязаны своим избранием единственно великодушию своих соперников. Об опустошении, произведенном в их рядах, можно заключить уже по одному тому, что из 77 ландратов переизбрано только 27. В общем, эта партия вновь появится на сцене в виде отнюдь не значительного меньшинства.

Однако природная немощь прусского конституционализма такова, что он испугался значительности своей собственной победы. Так как в результате выборов появились палаты, представляющие министерский либерализм, то ясно, что министерство представляет либерализм избранных палат и в силу этого простого процесса превращается фактически в партийное министерство, в парламентское министерство, то есть именно п то безобразие, которого не должно было бы быть. Вследствие этого министры вынуждены были немедленно протестовать в «Staats-Anzeiger» против создавшейся для них новой ситуаций. Они, эти избранные советники принца, вдруг оказались как бы преобразованными в выборную исполнительную власть, которая правит страной в силу полномочий, возложенных на них народом. В своем протесте — только так и можно назвать их принципиальную декларацию, помещенную в «Staats-Anzeiger», — они в напыщенных фразах подчеркивают, что в Пруссии и речи быть не может о парламентском министерстве или партийном правительстве; что король божьей милостью должен оставаться единственным источником власти; что министры не могут служить двум господам; что страна поступила совершенно правильно, проведя выборы в духе министерства, но что не страна должна теперь ожидать от него исполнения воли палат, а наоборот, министерство ожидает, что палаты послушно пойдут по стопам правительства.

Вы видите, к чему мы пришли. Министерство — парламентское правительство и в то же время оно не парламентское правительство. С помощью выборов оно вытеснило партию королевы, но оно уже обнаруживает острое желание сломать лестницу, по которой оно поднялось к власти. Поскольку король был еще жив, поскольку королева еще интриговала и за их знаменем еще скрывались могущественные организованные клики, принц не мог укрепить свое положение иначе, как выбрав либеральное министерство, а это министерство не могло удержаться на своем посту иначе, как прибегнув к всеобщим выборам. Поскольку избиратели откликнулись на мелодию, которую им напевали сверху, министерство стало партийным министерством, а принц — буржуазным диктатором. Но вот внезапно принц, чающий быть божьей милостью наследником прусского престола, осознает, в какое ложное положение он попал в силу событий, и в своем бессильном гневе воображает, что может словами уничтожить факты, что полунаставительными, полуугрожающими фразами он может изменить реальные условия своего прихода к власти и что, закончив избирательный маневр, он снова сможет встать в традиционную позу прусского короля. Он и его приспешники, воображая, что они могут обманывать страну, только обнаруживают свое собственное вероломство и являют собой комически нелепое зрелище malade malgre lui [мнимого больного (Мольер. «Мнимый больной»). Ред.]. Своими стараниями пресечь политическое оживление они только освобождают его от своего контроля. В качестве добавления к министерскому протесту следует рассматривать и речь принца в Государственном совете, речь, опубликованную полностью ввиду того, что камарилья королевы подхватила отдельные ее места.