Карл Маркс - Собрание сочинений, том 13

После того, как теория Юма, или абстрактная противоположность монетарной системы, была таким образом развита до последних ее выводов, конкретное толкование денег, данное Стюартом, было, наконец, опять восстановлено в своих правах Томасом Туком {135} . Тук выводит свои принципы не из какой-нибудь теории, но из добросовестного анализа истории товарных цен за время с 1793 по 1856 год. В первом издании своей «Истории цен», появившемся в 1823 г., Тук находится еще целиком под влиянием теории Рикардо и тщетно старается согласовать факты с этой теорией. Его памфлет «О деньгах», который вышел в свет после кризиса 1825 г., может рассматриваться даже как первое последовательное изложение взглядов, которые Оверстон впоследствии применил практически. Однако дальнейшие исследования истории товарных цен заставили Тука понять, что та прямая связь между ценами и количеством средств обращения, которая предполагалась указанной теорией, — простая фантазия, что расширение и сокращение средств обращения, при неизменяющейся стоимости благородных металлов, есть всегда следствие и никогда не является причиной колебаний цен, что денежное обращение вообще есть только вторичное движение и что деньги в действительном процессе производства получают еще совершенно другие определенности формы, чем форма средства обращения. Детальные исследования Тука, равно как и принадлежащие к тому же направлению исследования Уилсона и Фуллартона, относятся к другой области, а не к сфере простого металлического обращения, и потому не могут быть здесь рассмотрены {136} . Все эти писатели понимают деньги не односторонне, а в их различных моментах, однако только вещественно, вне всякой живой связи этих моментов как между собой, так и с общей системой экономических категорий. Поэтому деньги, в отличие от средства обращения, они ошибочно смешивают с капиталом или даже с товаром, хотя, с другой стороны, они при случае вынуждены признать отличие денег от того и другого {137} . Если, например, золото вывозится за границу, то в сущности за границу вывозится капитал, но то же самое имеет место, когда экспортируется железо, хлопок, хлеб, — словом, любой товар. И то, и другое есть капитал и различаются поэтому между собой не как капитал, а как деньги и товар. Роль золота как международного средства обмена вытекает, таким образом, не из его определенности формы в качестве капитала, а из его специфической функции в качестве денег. Точно так же, когда золото или вместо него банкноты функционируют как платежное средство во внутренней торговле, они одновременно представляют собой капитал. Но капитал в форме товара не мог бы стать на их место, как это весьма наглядно показывают, например, кризисы. Поэтому опять-таки отличие золота в качестве денег от товара, а не бытие его в качестве капитала, делает его платежным средством. Даже когда капитал экспортируется непосредственно как капитал, например, когда определенная сумма стоимости отдается за границу в ссуду под проценты, то от общей конъюнктуры зависит, будет ли этот капитал экспортирован в форме товара или в форме золота, и если он экспортируется в последней форме, то это происходит в силу специфической определенности формы благородных металлов как денег, в противоположность товару. Вообще указанные писатели не рассматривают деньги сначала в том абстрактном виде, как они развиваются в сфере простого товарного обращения и вырастают из отношений самих товаров, находящихся в движении. Поэтому они постоянно колеблются между абстрактными определенностями формы, которыми обладают деньги в противоположность товару, и теми определенностями формы денег, в которых скрываются более конкретные отношения — например, капитал, revenue {доход. Ред.} и т. п. {138} .

Подобно мальчику, поднимавшему ложную тревогу из-за волка [40], итальянцы так часто повторяли, что «возбуждение Италии дошло до крайнего предела, и она стоит на пороге революции», а коронованные особы Европы так часто болтали о «разрешении итальянского вопроса», что будет не удивительно, если действительное появление волка окажется незамеченным и если подлинная революция и всеобщая европейская война вдруг разразятся и захватят нас врасплох! Европа 1859 г. имеет весьма воинственный вид, и если враждебная позиция и явные приготовления Франции и Пьемонта к войне с Австрией ни к чему не приведут, то не исключена возможность, что жгучая ненависть итальянцев к своим угнетателям в сочетании с их все возрастающими страданиями найдет себе выход во всеобщей революции. Мы ограничиваемся формулой: «не исключена возможность», ибо если долго не сбывающаяся надежда томит сердце, то долго не сбывающееся пророчество настраивает ум скептически. Однако, если верить сообщениям английских, итальянских и французских газет, состояние общественного мнения Неаполя является facsimile {факсимиле, точной копией. Ред.} его физического строения, и поток революционной лавы вызвал бы не больше удивления, чем новое извержение старика Везувия. Корреспонденты из Папской области подробно описывают растущие злоупотребления клерикального правительства и говорят о глубоко укоренившейся вере римского населения в то, что реформа или улучшение невозможны, что единственным средством является полное свержение этого правительства, что это средство было бы давным-давно применено, если бы не присутствие швейцарских, французских и австрийских войск [41], и что, несмотря на эти существенные препятствия, такая попытка может быть предпринята в любой день и час.

Сообщения из Венеции и Ломбардии более определенны и сильно напоминают нам симптомы, которыми были отмечены в этих провинциях конец 1847 и начало 1848 годов [42]. Все единодушно воздерживаются от употребления австрийского табака и промышленных изделий, всеобщее распространение получили также воззвания к народу не посещать увеселительных мест. Преднамеренное проявление ненависти к эрцгерцогу {Фердинанду-Максимилиану. Ред.} и ко всем австрийским чиновникам дошло до того, что князь Альфонсо Парча, итальянский аристократ, преданный Габсбургской династии, не решился при народе снять шляпу перед проезжавшей по улице эрцгерцогиней; последовавшее за такой проступок наказание, в виде приказа эрцгерцога о немедленном выезде князя из Милана, побуждает людей его класса присоединиться к всеобщему требованию: fuori i Tedeschi! {вон немцев! Ред.} Если к этим безмолвным проявлениям народных чувств прибавить ежедневные ссоры народа с солдатами, всегда затеваемые им, а также студенческие беспорядки в Павии и последовавшее за ними закрытие университета, то перед нами будет повторение пролога к пяти миланским дням 1848 года [43].