Андрей Незванов - Эдмунд Гуссерль в контексте философии Нового Времени

Замещение Картезиева универсального сомнения универсальным εποχή нисколько не спасает дела. Всё равно всё сводится к скептической позиции:

«Итак, я выключаю все относящиеся к этому естественному миру науки, — сколь бы прочны ни были они в моих глазах, сколь бы ни восхищался я ими, сколь бы мало ни думал я о том, чтобы как-либо возражать против них; я абсолютно не пользуюсь чем-либо принятым в них. Я не воспользуюсь ни одним-единственным из принадлежащих к таким наукам положений, отличайся они даже полнейшей очевидностью, не приму ни одного из них, ни одно из них не предоставит мне оснований…».

Экзистенциальное значение такой позиции не выходит за рамки аудитории, где происходит академическая полемика. Никакого нового бытия в человеке она не открывает. Тем не менее, Гуссерль старается утверждать обратное:

Нашу «цель же мы можем обозначить так: обретение нового бытийного региона, какой до сих пор не получал своих специфических границ». Этот новый регион – «сознание»:

«Итак, твердо устремим свой взгляд на сферу сознания и станем изучать то, что мы имманентно обретаем в ней. Поначалу, еще до совершения феноменологического выключения суждения, подвергнем ее систематическому сущностному анализу — пусть даже далеко и не исчерпывающему. Вот что безусловно необходимо для нас — это некое общее усмотрение сущности сознания вообще, в особенности же и того сознания, в каком, согласно его сущности, сознается „естественная" действительность. Мы продолжим свои штудии, пока не совершим то самое усмотрение, на какое мы нацелились, а именно усмотрение того, что сознание в себе самом наделено своим особым бытием, какое в своей абсолютной сущности не затрагивается феноменологическим выключением. Она-то и представляет собой „феноменологический остаток", и это принципиально-своеобразный бытийный регион, который на деле и может стать полем новой науки — феноменологии»; «…благодаря такому усмотрению /…/ становится доступным для нас „чистое" сознание, а в дальнейшем и весь феноменологический регион».

Характерная стилистика этого высказывания – «твердо устремим свой взгляд на сферу сознания», - вновь отсылает нас к проповедникам медитации Махаяны; как и усмотрение особой неуничтожимой сущности сознания: «усмотрение, на какое мы нацелились, есть усмотрение того, что сознание в себе самом наделено своим особым бытием…». Технология этого εποχή в точности повторяет технику буддийских философских медитаций: «Мы естественным путем направляемся на „внешний мир" и, не оставляя естественной установки, осуществляем психологическую рефлексию нашего Я и его переживания. Так, как если бы мы не слышали ни слова о новом виде установки, мы погрузимся в сущность „сознания чего-либо", в каком мы, к примеру, сознаем существование здесь материальных вещей, тел, людей…». «Мы не преобразуем тезис в антитезис, утверждение — в отрицание, мы не преобразуем его и в предположение, подозрение, в неразрешенность, в сомнение (все равно, в каком смысле слова), — тем более что подобное и не принадлежит к царству нашего свободного произволения. Это, скорее, нечто совсем особенное. Мы не отказываемся от тезиса, какой осуществили, мы ни в чем не меняем своего убеждения, которое в себе самом каким было, таким и остается, пока мы не вводим новые мотивы суждения — а этого мы как раз и не делаем. И все же тезис претерпевает известную модификацию, — он в себе самом каким был, таким и остается, между тем как мы как бы переводим его в состояние бездействия — мы „выключаем" его, мы „вводим его в скобки"…».

Именно о такой остановке участия в «естественных» объективациях ума говорят учителя Махаяны. Возможно, они могут научить такому внутреннему недеянию, или «выключению». Но как включить это таинственное умение лам в контекст европейской философии? Можно сделать вид, что мы умеем это делать, и понимаем о чём речь, но от этого ничего не изменится. Гуссерлианское «выключение тезиса» столь же таинственно, сколь и «прекращение кармы» буддистов. Что это значит? Воздержание от суждения и оценки? Нравственная стерильность? Или полное онемение, отмена языка? Ведь предложение языка строится как утверждение бытия вещи: это (есть) то . Буддисты говорят, что результатом будет пустота . Это похоже на правду. А Гуссерль говорит, что узрим сущности . То-то будет радости!

Но вернёмся к «Идеям чистой феноменологии» Гуссерля. Возможно, он нам поможет. Ведь он сам признаёт. Что

«Мы разобрались теперь в смысле феноменологической εποχή, но только еще не в ее возможном эффекте. Прежде всего, не ясно, в какой мере данное выше ограничение совокупной сферы εποχή действительно сужает ее универсальность. Да что же останется, если выключить весь мир, включая и нас, и любое cogitare?».

По меньшей мере, арифметика останется: «хотя весь мир как факт и подпадает под выключение, но только не мир как эйдос и не какая-либо иная сущностная сфера. Ведь если мир выключается, то это действительно не означает, к примеру, что выключается натуральный ряд чисел и относящаяся к нему арифметика». В результате получаем чистое сознание старухи процентщицы: никакой морали, только безжалостная арифметика. Это сознание не прельщает Гуссерля, и он говорит, что «мы пойдем не этим путем, и наша цель расположена не в этом направлении; цель же мы можем обозначить так: обретение нового бытийного региона, какой до сих пор не получал своих специфических границ, тогда как ведь всякий подлинный регион — это регион индивидуального бытия». Оказывается, проторенная дорога неоплатоников, отводящих взор от телесного мира и направляющих его в царство логических фигур, это ошибочный путь. Гуссерль знает об этом пути и сознательно отмежёвывается здесь от Платона, отвергая тем самым и все обвинения в платонизме, звучавшие в его адрес. Он пишет:

«ознакомившись с возможностью изменения нашей установки и пустившись в поиски новой области объектов, вообще не замечаем, что не из чего-либо, но именно из этих самых сфер переживания и выходит, благодаря новой установке, эта новая область. С этим ведь и связано то, что вместо того, чтобы по-прежнему обращать свой взор к этим сферам, мы отвели его и начали искать новые объекты в онтологических царствах арифметики, геометрии и т. п. — а тут как раз и нельзя было бы обрести что-либо действительно новое». Сказанное позволяет Гуссерлю отнести себя к «платонствующим реалистам», поскольку его цель - не бестелесные логемы математики, но – усмотрение сознания, как обладающего собственным бытием: «Мы продолжим свои штудии, пока не совершим усмотрение того, что сознание в себе самом наделено своим особым бытием, какое в своей абсолютной сущности не затрагивается феноменологическим выключением ».