Карл Маркс - Собрание сочинений, том 14

То, что Пруссия правильно понимает свое «немецкое призвание», следует из похвал, расточаемых по ее адресу Луи Бонапартом через «Moniteur» и остальную печать декабрьского переворота. Какая спокойная наглость! Вспомним, как у Фогта из деликатности к «белому ангелу Севера» одна Австрия нарушает договоры 1815 г. и одна захватывает Краков. Такую же дружескую услугу он оказывает теперь «белому ангелу Юга».

«Это церковное государство, в отношении республики которого» (республика церковного государства!) «Кавеньяк, представитель доктринерской республиканской партии и военное подобие Гагерна» (тоже параллель!), «совершил гнусное народо-убийстео» (совершить народоубийство в отношении республики государства!), «которое, однако, не помогло ему занять пост президента» (l. с., стр. 69).

Итак, Кавеньяк, а не Луи Бонапарт, совершил «гнусное народоубийство» в отношении Римской республики! Кавеньяк действительно послал в ноябре 1848 г. военную эскадру в Чи-вита-Веккиу для личной охраны папы. Но лишь в следующем году, лишь через несколько месяцев после того, как Кавеньяк провалился на выборах в президенты, лишь 9 февраля 1849 г. была отменена светская власть папы и была провозглашена республика в Риме, и, следовательно, Кавеньяк не мог уничтожить республику, не существовавшую в его правление. Луи Бонапарт послал 22 апреля 1849 г. генерала Удино с 14000 человек в Чивита-Веккиу, выманив у Национального собрания необходимые для экспедиции против Рима деньги после неоднократных торжественных заверений, что он имеет в виду лишь помешать задуманному Австрией вторжению в Римское государство. Как известно, началом парижской катастрофы 13 июня 1849 г. [497]послужило решение Ледрю-Роллена и Горы отомстить за «гнусное народоубийство в отношении Римской республики», явившееся в то же время «гнусным нарушением французской конституции» и «гнусным нарушением постановления Национального собрания», отомстить виновнику всех этих гнусных деяний, Луи Бонапарту, путем привлечения его к судебной ответственности. Мы видим, как «гнусно», как нагло фальсифицирует историю презренный сикофант государственного переворота Карл Фогт, чтобы поставить вне всяких подозрений призвание г-на «Людовика» быть освободителем национальностей вообще и Италии в частности.

Фогт вспоминает, как «Neue Rheinische Zeitung» писала, что во Франции класс мелких крестьян вместе с классом люмпен-пролетариата образует единственную основу Bas Empire. Он это преподносит в следующем виде:

«У теперешней империи нет сторонников среди образованных, нет сторонников среди французской буржуазии — за ней стоят только две массы: армия и сельский пролетариат, не умеющий ни читать, ни писать. Но они составляют 9/ 10населения, представляя собой мощно организованное орудие, которым можно сокрушить сопротивление, и толпу илотов ипотечной задолженности, ничего не имеющих, кроме избирательного бюллетеня» (стр. 25).

Внегородское население Франции, включая и армию, едва составляет 2/ 3всего населения. Фогт превращает неполные 2/ 3в 9/ 10. Все внегородское французское население, из которого примерно 1/ 5состоит из зажиточных землевладельцев и еще 1/ 5, наоборот, из безземельных и неимущих, он превращает целиком и полностью в мелких крестьян, «илотов ипотечной задолженности». Наконец, он упраздняет во Франции, вне городов, всякое умение читать и писать. Как прежде историю, он фальсифицирует теперь статистику, чтобы расширить пьедестал для своего героя. Теперь на этот пьедестал ставится сам герой.

«Следовательно, Франция фактически сводится теперь исключительно лишь к особе своего властелина, о котором Массон» (тоже авторитет) «сказал, что он обладает выдающимися качествами государственного деятеля и монарха, непоколебимой волей, верным тактом, твердой решимостью, сильным сердцем, возвышенным, смелым умом и исключительной беспощадностью» (стр. 27 l. с.).

Фогт вырывает у своего Массона кадило, чтобы самому размахивать им. К массоновскому каталогу добродетелей он присоединяет: «холодную расчетливость», «мощную способность комбинировать», «мудрость змия», «упорное терпение» (стр. 28) и затем лепечет, как некий Тацит из передней: «Происхождение этой власти — ужас», что, во всяком случае, является бессмыслицей. Прежде всего он должен шутовскую фигуру своего героя мелодраматически представить великим человеком, и вот «Наполеон Малый» [498]превращается в этого «рокового человека» (стр. 36 l. с.).

«Если теперешние обстоятельства», — восклицает Фогт, — «и приведут к перемене» (какое скромное выражение, к перемене!) «в его» (рокового человека) «правлении, то мы, со своей стороны, не преминем выразить горячее пожелание успеха, хотя в настоящий момент перед нами и нет такой перспективы» (стр. 29 l. с.).

Насколько серьезны виды этого отзывчивого малого с его затаенным пожеланием успеха, видно из следующего:

«Но внутреннее положение при продолжающемся миребудет поэтому с каждым днемстановиться все более неустойчивым,так как французская армия гораздо теснее связана с партиями образованных, чем, например, это имеет место в немецких государствах, в Пруссии и Австрии; ибо именно эти партии находят отклик среди офицерства, и, таким образом, в один прекрасный день единственная действенная опора власти, которой располагает император, может ускользнуть у него из рук» (l. с., стр. 27).

Итак, «внутреннее положение» становилось при «продолжающемся мирес каждым днем все более неустойчивым». Поэтому Фогт должен был постараться облегчить Луи Бонапарту нарушение мира. Армия, «единственная действенная опора» его «власти», угрожала «ускользнуть» у него из рук. Поэтому Фогт доказывал, что задача Европы заключается в том, чтобы снова привязать французскую «армию» к Луи Бонапарту при помощи «локализованной» войны в Италии. Действительно, в конце 1858 г. роль Баденге, как непочтительно называют парижане «племянника своего дяди», казалось, должна была завершиться ужасным финалом. Всеобщий торговый кризис 1857–1858 гг. парализовал французскую промышленность {84} . Маневры правительства с целью помешать обострению кризиса придали этому бедствию хроническую форму, так что застой во французской торговле затянулся до начала Итальянской войны. С другой стороны, хлебные цены в 1857–1859 гг. упали так низко, что на различных congres agricoles {съездах сельских хозяев. Ред.} стали громко раздаваться жалобы, что французское земледелие при низких ценах на хлеб и при высоких налогах становится невозможным. Смехотворная попытка Луи Бонапарта искусственно поднять хлебные цены путем указа, предписывающего пекарям во всей Франции завести хлебные амбары, выдавала только беспомощность и замешательство его правительства.