Карл Маркс - Собрание сочинений, том 14

… Что моя высылка была делом рук беглых парламентариев, мне писал несколько месяцев спустя К., человек надежный и непредубежденный, и это mordicus {убедительно. Ред.} подтверждалось в нескольких строках, приложенных к этому письму Раникелем. Эту же мысль высказывали многие сведущие люди, с которыми я после имел случай лично беседовать об этом инциденте… А, между тем, я ведь не был собственно парламентоедом, подобно гиене Рейнаху, который изо дня в день вытаскивал блаженной памяти имперского регента Фогта из имперской могилы за обеденный стол в Берне, где тот сам сидел во плоти, точно «скованный Прометей», a entre poire et fromage {за дессертом. Ред.} , ко всеобщему ужасу, жадно проглатывал как мумию, так и воплощение. Правда, я не был поклонником парламентских подвигов. Напротив! Но неужели эти господа собирались отомстить мне за это изгнанием из империи, — причисляя Швейцарию к империи, потому что в ней погребена имперская конституция вместе с протоколами решений имперского парламента? Скорее я полагаю, что подозрение о предпринятом ими против меня преследовании возникло в связи с упомянутым в моем прежнем письме возмущением парламентариев против женевского Эмигрантского комитета, образованного мной, Беккером и несколькими женевскими гражданами… Среди этих господ не было единодушия по вопросу о том, почему, собственно, они хотели узурпировать право распределения денег среди эмигрантов. Одни из них — в том числе Денцель из маленькой баденской палаты — хотели в отличие от нашей практики, имевшей в виду помощь особенно нуждающимся рабочим, осушать слезы преимущественно профессиональных страстотерпцев, героев революции, сынов отечества, видавших лучшие дни… Is fecit cui prodest {Кому выгодно, тот и сделал. Ред.} , говорят ремесленники. А так как моя деятельность была действительно неудобна для этих господ, то зародилось подозрение, что они использовали свое влияние в руководящих кругах для моего устранения. Ведь было известно, что они использовали aurem principis {ухо начальника. Ред.} , что они, во всяком случае, стояли достаточно близко к этому уху, чтобы нашептать кое-что о моем беспокойном характере и что они, в частности, не раз собирались вокруг princeps {начальника. Ред.} Турта…»

Рассказав о своей отправке из старой бернской башни через Базель и французскую границу, Шили замечает!

«Что касается расходов по высылке эмигрантов, то я питаю надежду, что издержки эти покрываются отнюдь не из федеральной казны, а за счет Священного союза. А именно, однажды, спустя некоторое время после нашего перехода на швейцарскую территорию, принцесса Ольгасидела за табльдотом одного бернского отеля с тамошним русским поверенным в делах. Entre poire et fromage (sans comparaison {без сравнения. Ред.} с ужасным Рейнахом) высочайшая особа сказала своему собеседнику: «Eh bien, Monsieur le baron, avez-vous encore beaucoup de refugies ici?» «Pas mal, Princesse» {181} , — ответил тот, — «bien que nous en ayons deja beaucoup renvoye. M. Druey fait de son mieux a cet egard, et si de nouveaux fonds nous arrivent, nous en renverrons bien encore» {182} . Этот разговор слышал и передал мне прислуживавший при этом кельнер, бывший в кампанию за имперскую конституцию добровольцем под моим командованием».

При высылке Шили таинственно и бесповоротно исчезли его дорожные вещи.

«До сих пор остается загадочным, как могли они внезапно исчезнуть в Гавре из багажного хаоса в поезде немецких переселенцев (в Базеле мы были включены в этот поезд агентом по переселению Кленком, которому федеральные власти сдали в подряд нашу доставку до Гавра, причем все вещи эмигрантов и переселенцев совершенно перемешались между собой); это могло произойти не иначе, как при помощи списка эмигрантов и их вещей. Может быть, об этом больше знает швейцарский консул в Гавре, коммерсант Ваннер, к которому мы были направлены для дальнейшей отправки. Он обещал нам полное возмещение. Дрюэ впоследствии подтвердил мне это обещание в письме, которое я отправил адвокату Фогту в Берне для защиты своего иска перед Союзным советом. Но до сих пор я не мог получить от него ни этого письма обратно, ни вообще ответа на все посланные мной ему письма. А летом 1856 г. я получил решительный отказ от Союзного совета без какой бы то ни было мотивировки этого решения…

Но все это и вообще все высылки с их жандармами, ручными кандалами и т. п. — пустяки по сравнению с отправками на родину так называемых менее тяжких преступников из числа баденцев, отправками, практикуемыми со своеобразным добродушием под предлогом дружественно-соседского соглашения; последние получали специально изготовленные для этого проездные свидетельства с предписанием явиться по прибытии на родину к местным властям, где, вместо того, чтобы получить возможность заняться своим делом, эти люди вопреки своим ожиданиям должны были всякими способами искупать свои грехи. Неслышные страдания выданных таким образом людей (именно выдача здесь — самое подходящее слово) ожидают еще своего историка и мстителя.

Хвала человеку, «который не перестает быть великим оттого, что указаны его недостатки», говорит швейцарский Тацит о Швейцарии. В материале для таких похвал недостатка нет. Талии такими похвалами ей не повредить… qui aime bien chatie bien {кто сильно любит, тот строго наказывает. Ред.} . И в самом деле, я, со своей стороны, в общем питаю неизменную симпатию к Швейцарии. И страна, и народ мне очень нравятся. Всегда готовый искусно употребить в дело свое старинное ружье, сохраняемое среди домашнего скарба, для защиты славных исторических традиций и полезных в хозяйстве завоеваний современности, швейцарец в моих глазах — весьма почтенное явление. Он заслуживает чужих симпатий, потому что сам симпатизирует чужой борьбе за лучшую долю. «Я предпочел бы, чтобы у нашего господа бога издохла его лучшая пара ангелов», — сказал один швейцарский сельский хозяин с досады по поводу неудачи южногерманского восстания. Собственной запряжкой он для этого дела, может быть, не рискнул бы, — скорее, собственной шкурой и старинным ружьем в придачу. Таким образом, швейцарец в глубине души не нейтрален, хотя и сохраняет нейтралитет на основе своего наследственного владения и для его защиты. Впрочем, эта старая кора нейтральности, скрывающая его лучшее ядро, не выдержит, очевидно, топота всех этих чужих ног, — а ведь в этом и есть сущность нейтралитета, — скоро даст трещину и сломается, а это очистит воздух».

Так пишет Шили. В бернской тюремной башне он не мог добиться личного свидания с Дрюэ, но обменялся с этим господином письмами. На письмо, в котором Шили спрашивает его о мотивах своего ареста и просит разрешить ему юридическую консультацию с бернским адвокатом Виссом, Дрюэ ответил 9 апреля 1852 года: