А Шохов - Структура ментального мира классической Греции

Ф.Х.Кессиди ищет в истории греческого духа диалектические закономерности и, естественно, находит их, — история столь многогранна, что любой инструмент найдет в ней нечно для себя. Диалектика, пожалуй, наилучшим образом подходит как инструмент для изучения истории духа (течения ментальных процессов). Однако, диалектика избегает структур: она в вечном поиске противоположности и движения, она не видит в мире ничего постоянного, а сходству исторических ситуаций только удивляется, но не делает из него серьезных выводов. Поэтому когда диалектику пытаются применить к истории духа в связи с историей материальной культуры и социальных отношений, получается довольно загадочная картина, полная внутренней недосказанности и почти хаотического движения понятий. Наш инструмент включает в себя диалектику в качестве детали: сам процесс перехода, точка, раскрывающаяся как процесс, шаг с уровня на уровень (качественный скачок) — все это есть, но не абсолютизируется нами. Марксистская парадигма, вообще говоря, тоже упаковывается в наш инструмент. Это R-1, то есть осознание предметной деятельности как самоценной и основной. Но исследователь, следующий марксизму, оказывается в точке R-1 после посещения R-2 и R-3. (Как это ни парадоксально, он посещает их, всюду таская за собой первый уровень.) Из точки R-1 точки рефлексии верхних уровней представляются как одурачивание масс (исключение делается только для науки). Общество, построенное по Марксу, несет в себе кошмарные искажения ментального мира, освободиться от которых невозможно, не владея средством управления порождением мыслеформ. [см. об этом 26]

Наш инструмент отдаленно напоминает структурализм. Поэтому необходимо четко удержать отличие одного от другого. Мы в состоянии структурировать ментальный мир, разбивая его на смысловые пласты по критерию пласт метапласт (ср. логика — металогика, математика — метаматематика). То же самое делают структуралисты, занимаясь поиском „социологики“ [см. 19] в структуре города, обычаях, еде и т. д. Основатель структурализма Леви-Стросс [27] ищет „социологику“ в ритуале, предполагая, что она представляет собою своеобразный „текст“, стоящий за ритуалом и направляющий его. Этот „текст“ принадлежит бессознательному, потому его трудно вербализовать, но он-то как раз и представляет собою искомую ментальную структуру, которая у разных племен воплощается по-разному. Безусловно, дионисийский ритуал управляется бессознательным началом его участников. С этим весьма трудно спорить, однако представлять это начало ввиде „текста“ кажется невозможным и ненужным делом. Можно искать „социологику“ в каких угодно социальных проявлениях и находить ее там, однако, при этом совершенно теряется проблема отражения этой „социологики“ в сознании тех, чью „социологику“ исследует структуралист. Для нас важно состояние исследуемого субъекта и связь между состоянием и формой его проявления (dm,dd,dr на любом фрактальном этаже). Для структуралиста более интересным представляется проговаривание той логики, которой, по его мнению, подчиняются действия субъекта, но его почти не интересует сам субъект. Но, разумеется, если в качестве своеобразного „текста“, раз-навсегда заданного определением (3), принять последовательность точек на уровнях структуры ментального мира, наш метод исследования весьма похож на структурализм.

Инструмент, используемый Ллойдом [28], еще больше напоминает наш метод. Разбираемая монография — своего рода итог современных исследований античной философии и науки. Ллойд пытается отследить, в какой степени продвижение к теоретическому знанию зависело от развития техники доказательства. Эта техника, по мнению Ллойда, основана на ауторефлексивном анализе, то есть анализе процессов собственного мышления — выход в метапласт посредством вопросов: „Какое средство я использую?“, „Как я это делаю?“, — после которого то, что наработано в метапласте, снова используется для решения исходной проблемы. (Платон, возвращающийся в R-2, чтобы выстроить модель мира, Аристотель, применяющий созданную логику к различным наукам). Греки, пишет Ллойд, — не первые стали разрабатывать математический аппарат, но они опередили всех в формальном анализе этого аппарата и понимании строгого математического доказательства… в астрономии, математике и медицине греки опережают других в постановке и обсуждении мета-вопросов, которые касаются самого процесса исследования… только у греков исследования обретают соответствующую методологию [28, с. 232]. Анализируя возникновение философии и риторики, Ллойд пишет, что обе они возникли из одного интеллектуального движения, связанного с рефлексией второго порядка — с рефлексией метода оперирования словом 28, с.233]. Это уже совершенно согласуется с нашими представлениями, ибо философия (на уровне софистов и Сократа) и риторика возникали именно в точке R-3 (рефлексии второго порядка по отношению к предметной плоскости, в данном случае выступающей как лектон — словесная предметность). Выстраивание такой многоярусной рефлексии нельзя не признать эффективным и интересным инструментом. Однако, Ллойд и сам, видимо, чувствует, что выделенные им причины, пробуждающие интерес греков к мета-вопросам являются не более чем перечислением отдельных внешних фактов полисной жизни.

Мы находим причину этого в бешеной пассионарности, проявлявшейся в более древние времена в дионисийском безумии, в огромной энергетике, характеризующей греческую культуру, которая позволяла грекам осваивать все новые ментальные уровни. То, насколько велика была эта энергия, можно установить хотя бы по тому факту, что в расцвет классики почти все свободные освоили третий уровень. (В этом и заключается смысл демократии каждый, находящийся в D-2, может оказаться в D-3 в любой момент по своему желанию.) Это стало возможным только в силу необыкновенной энергийности эллинской социокультуры. Если римляне почти столь же грандиозную энергию растратили на завоевание пространства, греки завоевали ментальный мир. Пожалуй, кроме греков, ни один из древних народов не был наделен настолько буйной, переливающейся через край энергией бытийственной самореализации, направленной на ауторефлексию и действие в мета-уровне. Предлагаемый нами инструмент, вроде бы, позволяет найти в развитии полиса то, что способствовало развитию логоса и установить обратную связь.

Подобные ллойдовской рефлексивные структуры можно найти у Хэвлока[45, с. 300–301] и Эдкинса [14, с.92]. Таким образом, предлагаемый нами инструмент можно считать дополнением к уже существующему у европейских историков инструментарию.