Бертран Рассел - Человеческое познание его сферы и границы

Нам нужно обсудить много проблем, причем, как это случается в философии, трудно сказать точно, что представляют собой эти проблемы. Я думаю, что мы поступим лучше всего, если начнем с учения Карнапа о подстановке координат под собственные имена. Мы должны обсудить вопрос, может ли такой язык выразить всю совокупность нашего эмпирического знания.

В системе Карнапа под пространственно-временную точку подставляется группа из четырех чисел. Например, вместо выражения «Синий (a)», обозначенного «Объект а — синий», он подставляет выражение «Синий (х1, х2, х3 х4)», обозначающее «Положение (х1, х2 х3, х4) — синее». Но теперь рассмотрим такое предложение, как «Наполеон был на Эльбе в течение некоторой части 1814 года». Карнап — как я уверен — согласится, что это истинное предложение и что его истинность эмпирического, а не логического характера. Но если мы переведем это предложение на его язык, оно станет логической истиной. «Наполеон» будет замещен выражением: «все четверки чисел, заключающиеся в таких-то и таких-то пределах»; так же будет замещена «Эльба» и «1814». Затем мы будем утверждать, что эти три класса четверок имеют что-то общее. Это, однако, уже логический факт. Ясно, что это не то, что мы имели в виду раньше. Мы даем имя «Наполеон» определенной области не потому, что мы занимаемся здесь топологией, а потому, что эта область имеет определенные, интересные для нас характеристики. Встанем на точку зрения Карнапа и предположим, принимая схематическое упрощение, что «Наполеон» должно значить — «все области, имеющие определенное качество, скажем N», а «Эльба» — «все области, имеющие качество Е». Тогда предложение: «Наполеон провел некоторое время на Эльбе» станет предложением: «Все области, имеющие качество N, и области, имеющие качество Е, частично совмещаются». Но это уже больше не логический факт. Зато здесь собственные имена обычного языка истолковываются как замаскированные предикаты.

Но наше схематическое упрощение слишком насильственно. Не существует качества или совокупности качеств, которые были бы налицо везде, где был Наполеон, и отсутствовали бы везде, где его не было. Будучи ребенком, он не носил своей треугольной шляпы, не командовал и не скрещивал свои руки на груди, между тем как все это делалось в свое время другими людьми. Как же в таком случае все-таки определить слово «Наполеон»? Постараемся как можно ближе следовать Карнапу. В момент крещения священник решает, что имя «Наполеон» должно относиться к определенной небольшой области пространства, находящегося рядом с ним и имеющего более или менее человеческую форму, и что оно должно относиться также и к другим будущим областям пространства, связанным с этим, настоящим, не только посредством непрерывности, чего недостаточно для сохранения материального тождества, но и посредством причинных законов — тех именно, которые заставляют нас рассматривать тело в двух разных его проявлениях как принадлежащее одному и тому же лицу. Мы можем сказать: если дана краткая по времени область пространства, имеющая признаки живого человеческого тела, то является эмпирическим фактом, что существуют более ранние и более поздние области, связанные с этой физическими законами и имеющие более или менее сходные признаки; вся совокупность таких областей есть то, что мы называем «лицо», а одна такая область называлась «Наполеон». Тот факт, что наименование имеет обратное действие, явствует из таблички, прибитой на известном доме в Аяччо и гласящей: «lei Napoleon fut concu». «Здесь родился (букв, — был зачат) Наполеон» (французский) Это может рассматриваться как ответ на то возражение, что с точки зрения Карнапа предложение: «Наполеон был некоторое время на Эльбе» — является логическим. Здесь остаются, однако, некоторые очень серьезные вопросы. Мы видели, что «Наполеон» не может быть определен только при помощи качеств, если не считать невозможным, что могут существовать два полностью сходные друг с другом индивидуума. Одно из употреблений пространства-времени заключается, однако, в том, чтобы различать сходных индивидуумов в различных местах. Карнап придает своим предложениям «Синий (3)», «Синий (4)» и так далее значение: «Место 3 синее», «Место 4 — синее» и так далее Предполагается, что мы можем отличить синее в одном месте от синего в другом. Но как различаются сами места? Карнап берет пространство-время как нечто само собой разумеющееся и нигде не рассматривает вопрос, как различаются места в пространстве-времени. В действительности же в его системе пространственно-временные области имеют признаки субстанции. В физике признается однородность пространства-времени, но признается также и то, что; различные области могут различаться. Если мы не обязаны принимать сомнительную метафизику субстанции, то мы должны допустить, что области отличаются друг от друга по их качеству. Тогда окажется, что нет больше надобности рассматривать области как субстанциальные, а нужно смотреть на них как на комбинации качеств.

Замещающие имена координаты Карнапа выбираются, конечно, не совсем произвольно. Начало координат и оси произвольны, но когда они зафиксированы, остальное идет по плану. Год, который мы называем «1814», иначе обозначается магометанами, которые ведут летосчисление от Геджры, и иначе еврейским летосчислением, которое ведется со дня творения. Геджра и Хеджра — бегство Магомета из Мекки а Медину 3 июля 622 года нашей эры От этого события мусульмане ведут свое летосчисление. Но год, который мы называем «1815», будет в любой системе обозначаться ближайшим числом, следующим за тем, который мы называем «1814». Это происходит потому, что координаты не произвольны, и потому, что они — не имена. Координаты описывают точку по отношению к началу координат и осям. Но мы должны при этом быть в состоянии сказать: «Вот это — начало координат». Если мы можем сказать это, мы должны быть также в состоянии назвать начало координат или описать его каким-либо способом так, чтобы с первого взгляда его можно было обозначить именем. Возьмем, например, долготу. Началом отсчета долготы является Гринвичский меридиан, но таковым с одинаковым успехом мог бы быть и любой другой меридиан. Мы не можем определить «Гринвичский меридиан» как «долготу 0°, широту 52°», потому что если мы и сделаем так, то у нас не будет никаких средств установить, где находится долгота 0°. Если мы скажем «долгота 0° есть долгота Гринвича», то этого будет достаточно, потому что мы можем поехать в Гринвич и сказать: «Вот это — Гринвич!» Точно так же, если мы живем, скажем, на долготе 40° W, мы можем сказать: «долгота этого места — 40° W», а затем мы можем определить долготу 0° по отношению к этому месту. Но если у нас нет способа узнать положение некоего места иначе, как с помощью широты и долготы, то широта и долгота становятся бессмысленными. Когда мы спрашиваем: «Каковы широта и долгота Нью-Йорка?», мы задаем совсем не такой вопрос, какой задали бы, если бы спустились на парашюте в Нью-Йорк и спросили бы: «Как называется этот город?» Задавая вопрос: «Каковы широта и долгота Нью-Йорка?», мы на самом деле спрашиваем: «Как далеко находится Нью-Йорк к западу от Гринвича и к северу от экватора?» Этот вопрос предполагает, что Нью-Йорк и Гринвич уже известны и имеют названия.