Петер Слотердайк - Критика цинического разума

в цинизме; он ставит некоторым пациентам, которые агрессивно вы­ступают против него, диагноз «цинизм» (moral insanity*). Таким об­разом, не остается никаких сомнений, что мы здесь попали в самую суть дела — хотя фактически говорим о ней, глядя «со стороны».

Что бросается в глаза, так это чрезвычайная настойчивость, с которой аналитик объявляет цинизм, или, лучше сказать, «циничес­кие механизмы», проявлением бессознательного и затянувшейся инфантильности у взрослых. Вся сфера цинических феноменов одним махом переводится в разряд психопатологии. Только четыре из 64 перечисленных форм и вариантов цинизма Берглер относит к «осознанным», да и за этими четырьмя, которые не квалифициру­ются с порога как «плоские» и «не имеющие никакой ценности», можно предполагать вызывающие их «тяжелые неврозы».

Цинизм, говорит Берглер, есть одна из форм, в которых люди с очень сильной амбивалентностью аффектов («ненависть» — «лю­бовь», «почитание» — «презрение» и т. п.) обеспечивают себе воз­можность вывода их наружу и освобождения от них; следовательно, циническое «улаживание» оказывается в одном ряду с классически­ми невротическими механизмами, такими как истерические, мелан­холические, навязчивые, параноидные и криминальные (!) способы защиты. В цинизме может найти выражение негативная, агрессив­ная сторона амбивалентности. Однако «циническое улаживание» не сводится только к ней одной, должна присоединяться в высшей сте­пени сильная «бессознательная потребность в наказании» — с мазо­хистскими и эксгибиционистскими тенденциями (хотя, как отмеча­ет Берглер, зачастую мужчины, циничные на словах, заметно сты­дятся своего тела). В цинических речах проявляется психодинамика, родственная навязчивой тяге к признанию в своей вине (Рейк). Циник нападает на внешний мир, пытаясь уладить «внутренний конфликт». «Он наносит удары по другим, а имеет в виду свою совесть».

Цинизм, однако, благодаря своей агрессивно-насмешливой сто­роне, является в то же время методом получения удовольствия, при­чем в семи отношениях:

— потому что циник, благодаря удачно высказанному наблю­дению, на время освобождается от чувства вины;

— потому что его развлекает злость чужих шуток (этот тезис можно верифицировать, обратившись к тексту на суперобложке из­данного И. Древсом «Цинического словаря» (Цюрих, 1978), в ко­тором кратко описывается его содержание);

— потому что он может наслаждаться собственной тенденцией к эксгибиционизму;

— потому что цинизм — это метод дистанцирования, отстра­нения;

— потому что может наступить нарциссическое наслаждение от того восхищения, которое умное замечание вызывает у других;

— потому что шутки, в конце концов, веселы сами по себе;

— и самое последнее — потому что циник тем самым может дать волю своим инфантильным тенденциям, чтобы освободиться от них; под инфантильными тенденциями подразумеваются фанта­зии раннего детства, в которых ребенок представлял себя «большим», «анальные» наклонности и ранняя сексуально-циническая злость на проститутку, видимую в матери,— в общем, шрамы и рубцы, остав­ленные старым эдиповым конфликтом.

Отправным пунктом для такого толкования цинизма является старая психоаналитическая теория Сверх-Я, мыслящая человека как существо, над которым постоянно довлеют приказы и угрозы более высокой инстанции — строгого, «стоящего над земной суетой» Сверх-Я. Однако курьезно то, что аналитик, занимающийся иссле­дованием культурной относительности так называемого «Сверх-Я» (которая проявляется в цинизме), не осмеливается помыслить даль­ше об этом понятии Сверх-Я, как будто его интеллект парализуется авторитетом Сверх-Отца Фрейда. Курьезно это потому, что Берг­лер комментирует феномены, при которых Сверх-Я явно не удается обрести значимости, обеспечивающей влияние на поведение циника. Так нельзя ли допустить, что Сверх-Я и не способно быть тем, чем оно было раньше?

Создается впечатление, что Берглер невольно начинает давать себе отчет в этом. Ведь цинизм — это феномен, который относится к сфере «диалектики культуры», а поскольку психоанализ — как теория психических процессов — с неизбежностью выступает в ка­честве теории культуры, он не может на протяжении долгого време­ни вести себя так, будто культурные феномены, подобные формам цинизма, допускают только психодинамическое рассмотрение. На самом деле это как раз та тема, при рассмотрении которой психоана­лиз снимает и преодолевает сам себя. Индивидуально-психическое следует понимать, исходя из культуры, как минимум, в той же мере, в какой культуру нужно понимать, исходя из психического. Всеоб­щее, надвременное, строгое Сверх-Я — это устаревшая фикция психоанализа. Большинство приводимых Берглером примеров — среди них есть просто прекрасные и даже ради них одних стоит про­честь его книгу — показывает, что лишь с большой натяжкой мож­но говорить о том, что для циников остается скрытым и неведомым механизм, вызывающий проявления цинизма. Они сознают, что го­ворят, и говорят они не столько под влиянием «бессознательных» механизмов, сколько потому, что обратили внимание на реальные противоречия. Тем самым они зачастую кинически выражают какое-то противоречие или же цинически выражают одну из многих форм mauvaise foi. Бессознательное тут вполне можно оставить в стороне. Сознательная причастность Я к объективным имморализмам и яв­ная расколотость моральных систем на множество «кусочков» объяс­няют все дело гораздо более эффективно, чем психоаналитическая

теория. Только в одном месте психоаналитик расширяет свое поле зрения:

Переполнение всей культуры в целом страхом перед совестью приводит к тому, что и там, где человек мысленно пытается освободиться от оков, как в цинизме, происходит не что иное (!), как компромисс со Сверх-Я. Следова­тельно, не так уж далеко от истины мнение тех, кто утверждает, что проявле­ния цинизма — это в глубокой их сущности также и знаки почтения перед Сверх-Я, компромиссы с внутренним голосом совести. «Не всяк свободен, кто смеется над своими цепями»,— учил поэт-философ. Но то, что люди даже в этой насмешке отдают дань Сверх-Я,— гротескно.

Нельзя выразиться лучше: «Не так уж далеко от истины...». До нее не так уж далеко, но и не так уж близко. Берглер видит, что во многих формах цинизма проявляется стремление сбросить оковы, следовательно, цинизм есть одно из проявлений динамики культур­ных «освободительных войн» и социальной диалектики ценностей, и его надо отнести к числу важнейших методов выработки неодно­значностей в культуре. Ведь выражение «компромисс» указывает именно в этом направлении. С чем-то таким, что стояло бы «выше» меня, не заключалось бы никаких компромиссов; здесь речь шла бы просто о повиновении.