Петер Слотердайк - Критика цинического разума

Ты — такая же баба, как и любая другая. Только головы разные. А коленки у всех слабы... Как и у животных.

Там, где цинизм Рота остается ироничным, учтивым и замаски­рованным под меланхолию, Брехт использует фигуру гения силы, чтобы открыто перейти в атаку. Под защитой эстетического вита­лизма сексуальный цинизм начинает лирическое бегство вперед.

Мансарда Ваала.

Рассвет. Ваал и Иоганна сидят на краю кровати.

Иоганна: О, что я наделала! Я скверная.

Ваал: Лучше сходи помойся.

<...>

Иоганна: Ты не хочешь открыть окно?

Ваал: Я люблю этот запах. Как ты насчет того, чтобы повторить все начисто? Что пропало, то пропало.

Иоганна: Как вы можете быть таким пошлым?

Ваал (лениво растянувшись на кровати): Чистый и омытый водами потопа, Ваал отпускает в полет мысли свои подобно голубям над темными водами.

Иоганна: Где мой лифчик? Не могу же я так...

Ваал (бросая его Иоганне): Вот! Что именно ты не можешь, возлюб­ленная моя?

Иоганна: Не могу так домой. (Роняет лифчик, но в конце концов надевает.)

Ваал (насвистывая): Экая ты непоседа. У меня такое ощущение, будто меня разобрали на части. Поцелуй меня!

Иоганна (у стола, посреди комнаты): Скажи что-нибудь! (Ваал молчит.) Любишь ли ты меня еще? Говори! (Ваал насвистывает.) Ты не можешь сказать?

Баал (натягивая на себя одеяло): Я сыт этим по горло.

Иоганна: А что же тогда это было сегодня ночью? И раньше?

Ваал: Иоганна завелась и устраивает скандал. Эмилия тоже носится кругами, как парусник с дыркой в днище. Этак здесь умрешь с голода. Вы ведь и пальцем не пошевелите ради другого человека. Вам ведь всегда нужно только одно.

Иоганна (в растерянности начиная убирать со стола): И ты.., ты никогда не относился ко мне иначе?

Ваал: Ты помылась? Ну ни одной практичной мысли в голове! Ска­жешь, ты не получила никакого удовольствия от этого? Давай, отправляй­ся домой!..

Другое испорченное утро любви описывает Эрих Кёстнер в своем «Фабиане». Корнелия, возлюбленная Фабиана, уже встала, чтобы уйти. Она знает, что ей придется сделать. Она хочет сниматься в фильме, хочет иметь успех, она не желает быть неудачницей. По­этому она решила продаться кинопромышленнику. Она полагает, что у нее нет иного выхода, кроме как продать себя. Фабиан находит ее письмо лишь иоздно вечером:

«Милый Фабиан... разве не лучше мне уйти слишком рано, чем слиш­ком поздно? Только что я стояла возле тебя, у дивана. Ты спал, ты спишь и теперь, когда я пишу это письмо тебе. Я осталась бы с радостью, но пред­ставь себе, что будет, если я останусь. Еще несколько недель, и ты станешь вконец несчастным. Тебя гнетет не нужда, а мысль, что нужда может зна­чить так много. Пока ты был один, тебе ничего не грозило, если даже и случалась беда. Пусть же все будет, как было. Тебе очень грустно?

Меня хотят снимать в новом фильме. Завтра я подпишу контракт. Макарт снял для меня две комнаты. Что я могла поделать? Он говорил об этом так, словно речь шла о центнере угля. Ему пятьдесят лет, и он похож на слишком хорошо одетого отставного боксера. У меня такое чувство, словно я продалась в анатомический театр... Я не погибну. Представлю себе, что меня осматривает врач. Пусть позабавится мною, так уж случилось. Не вымазавшись в грязи, из грязи не выберешься. А нам ведь хочется из нее выбраться!

Я пишу: нам. Ты понимаешь меня? Я сейчас ухожу от тебя, чтобы остаться с тобой. Ты не разлюбишь меня?..»

Шабиан сидел не шевелясь. Становилось совсем темно. Болело серд­це. Он вцепился в подлокотники кресла, словно сопротивляясь кому-то, кто хотел утащить его отсюда. Наконец он взял себя в руки. Письмо лежа­ло на ковре и белело в темноте.

— Я ведь хотел стать другим, Корнелия,— сказал Фабиан.

15. Веймарские двуличные решения,

или реалистическая деловитость-к-смерти

Тотальный наблюдатель за всем — ты тотально ви­ден насквозь.

Густав Вангенхейм. Мышеловка. 1931

Мы описываем год 1932. Карты перетасованы для последней игры. Посвященные ясно понимают, что горизонт уже сомкнулся. Аль­тернативы отныне могут взметнуться в глухой ярости или в беспо­мощной игре мыслей, но уже не смогут повернуть вспять ход собы­тий. 1932 год — год хаотический, непостижимо сложный; он пред­ставляет собой последнее звено в цепи кризисов 1930—1932 годов, о которой Людвиг Маркузе с полным основанием сказал, что опи­сать ее труднее, чем обычно целое столетие. В этот год сменилось за негодностью три канцлера — после того как потерпело крах прави­тельство Брюнинга, придерживавшегося центристской ориентации. Геббельс тогда записывал в своем дневнике:

3.5.32

...Итак, начинается. Этому радуются по-настоящему. Но теперь в партии приходится молчать как рыба. Мы должны делать вид, что совер­шенно не заинтересованы в этом...

13.5.32

...Кризис развивается, как по программе...

30. 5. 32

Бомба взорвалась. В 12 часов Брюнинг вручил рейхспрезиденту заяв­ление об отставке всего кабинета в полном составе. Система рушится...*

В обоих последующих кабинетах министров, правда, еще нет нацистов, но тем больше в них «незаинтересованных» и беспартий­ных политиков, которые уже серьезно заняты деполитизацией поли­тики. При Папене и Шляйхере доминируют «министры-реалисты», которые «освободились» от тесных связей со своими партиями, что­бы иметь возможность лучше управлять в интересах «целого» — разумеется, в тесной связи с немецкими националистами, которые представляют в правительствах интересы если и не всего целого, то все же целой тяжелой индустрии. Трижды в течение 1932 года весь народ призывался к избирательным урнам: первый раз — в апреле, чтобы избрать президента, затем в июле и в ноябре, чтобы избрать рейхстаг, который, не будучи способным к действиям, в неуверенности топтался на месте — особенно после того, как в результате июльских

выборов нацисты стали сильнейшей партией. На президентских выборах была альтернатива — Гинденбург или Гитлер, и выбор, ес­тественно, пал — также с помощью все еще «разумных» социал-демократических голосов — на «меньшее из зол», которое спустя девять месяцев вручило «большему злу» бразды правления.

В «Форвертс», партийном органе, 10 марта 1932 года прусский премьер-министр от социал-демократов Отто Браун писал:

У избирателей есть одна альтернатива: Гинденбург или Гитлер. Мо­жет ли выбор вызвать какие-то затруднения? Достаточно посмотреть на того и на другого. Гитлер, этот прототип политического авантюриста... Противоположность ему — Гиндербург. Воплощение спокойствия и ста­бильности, мужественной верности и самоотверженного исполнения обяза­тельств перед всем народом в целом... исполненный кантовского чувства долга... Я выбираю Гинденбурга и обращаюсь к миллионам избирателей... Делайте то же самое, прокатите Гитлера, выберите Гинденбурга...