Плотин - Эннеады

6. В каком же, спрашивается, смысле следует называть /верховное начало/ единым и как нам свою мысль приноровить к нему? - Несомненно прежде всего что Ему принадлежит бесконечно совершеннейшее единство чем то, какое представляют собой точка и единица, потому что в представлении той и другой душа, абстрагируя величину /геометрическую/ и численную множественность, получает нечто самое меньшее и успокаивается на нем, имея нечто действительно неделимое, однако такое, которое имеет бытие лишь в чем-либо другом и притом в делимом, между тем как верховное начало, не только в чем-либо белимом, но и ни в чем другом не находится и если оно есть неделимое, то вовсе не потому, что есть нечто самое меньшее, так как напротив оно есть самое большое не по величине, конечно, а по своему могуществу; не имея величины /геометрической/, оно конечно неделимо тем более, что существа, стоящие ниже его, тоже суть неделимые по своим силам, а не по массам /ибо они бестелесны/; можно пожалуй называть его бесконечным, но опять таки не в смысле величины, или массы необозримой, а в смысле необъятного безмерного всемогущества, так что когда станет представлять себя ум, или божество, оно все еще больше и того и другого, ибо если попытаетесь мыслить самое высшее и совершеннейшее единство, какое мы обыкновенно вносим в представление божества, то и оно не будет вполне адекватным верховному началу, которое, будучи самоприсущим и исключая из себя все акцидентальное /т.е. будучи необходимым/, есть в то же время довлеющее себе, притом в превосходнейшей степени есть совершенное самодовлеющее, ни в чем другом не нуждающееся. Все, что не есть единое, а многое, есть также недостающее, нуждающееся, пока из многого не станет единым, так что все существующее нуждается в единстве, между тем как верховное начало /ни в нем, ни/ в самом себе не нуждается, ибо само есть единство /в котором все прочее нуждается/. Все сложное обыкновенно нуждается в таком же количестве элементов, из какого само состоит, потому что каждый из его элементов, существуя не сам по себе и для себя, в а зависимости от всех прочих, понятно, нуждается во всех прочих, так что все таковое нуждается в другом и каждой из своих частей и всей своей целостью. Поэтому, и наоборот, если духовное начало есть всецело самодовлеющее, то это потому, что оно, как абсолютно единое, ни в чем не нуждается ни для себя, ни для чего-нибудь другого, - не имеет ни в чем нужды ни для того, чтобы существовать, ни для того, чтобы быть блаженным, ни для того, чтобы иметь под собой опору: бытием своим оно не обязано ничему другому, потому что напротив оно есть /верховная/ причина всего существующего; источником блаженства для него ничто внешнее тоже быть не может, потому что блаженство его вовсе не есть что-либо для него случайное, а составляет саму природу его, наконец, так как оно не занимает никакого места, то оно не требует никакой под собой опоры, как будто не имея силы само собой и на себе держится, на подобие того, как бездушная вещь, нуждается в опоре и как глыба падает, если на чем-либо не опирается, - тем более, что напротив все прочее на нем утверждается, имея от него и бытие, и место для своего существования, а все, что нуждается в месте для своего существования, уже поэтому не есть самодовлеющее. Вообще говоря, всякое начало не нуждается в том, что после него /что есть его следствие/; поэтому начало всех вещей ни в чем не нуждается. Напротив, если что-либо не довлеет себе, то не довлеет потому, что нуждается в своем начале. Это значит, что если бы верховное начало, как единое, нуждаясь в чем-либо ином, стремилось стать иным, перестав быть единым, то это равносильно было бы стремлению к самоуничтожению, а между тем если нечто нуждается в чем-либо и ищет этого, то это всегда лишь в желании самосохранения и достижения блага. Из этого следует, что так как для Первоединого нет никакого блага вне и кроме его самого, то в нем нет места ни для каких желаний; Он сам есть высочайшее благо, притом благо не для себя самого, а для других существ - для тех, которые могут участвовать в нем. Главным образом ему не принадлежит ни мышление, так как оно вносило бы в него многоразличие, ни движение, так как Он предшествует /в порядке бытия/ движению точно так же, как и мышлению. Да и что спрашивается, он стал бы мыслить, - уж не самого ли себя? Но это значило бы, что до употребления мышления Он не знает себя и что нуждается в мышлении для познания себя тот, который всецело довлеет самому себе. Впрочем, если Он не мыслит и не познает себя, то это вовсе не значит, что неведение составляет его принадлежность, потому что неведение предполагает отношение возникающего к предмету познания, между тем как Он будучи абсолютно-единым не имеет в себе ничего такого, что можно было знать или не знать, а будучи всегда присущ самому себе, при таком единстве своем, не имеет никакой надобности мыслить самого себя. Чтобы сохранить во всей чистоте его единство, следует удалить из его понятия даже это себе присущее, и уже тем более - мышление, разумление, познание себя и всего другого и представлять его себе не как мыслящий субъект - а как саму мысль, которая ведь сама не мыслит, но за то есть та причина, которая делает мыслящим то или другое существо и которая не может быть тождественна со своим произведением. На этом основании верховная причина всего существующего не тождественна ни с чем существующим, она не есть даже простая сумма всех тех благ, которые она расточает, а есть благо в ином абсолютном смысле слова - благо над всеми и всяческими благами.

7. А если так, если верховное существо так не похоже на все прочее существующее, что ум твой впадает в недоумение, то ты прежде всего обозри внимательно этот окружающий тебя мир, и лишь после этого устреми взор свой на Бога и не гляди уже больше ни на что постороннее, ибо Бог не в определенном каком-нибудь месте находится, лишая все прочее своего присутствия, но присутствует везде, где находится кто-либо желающий и способный вступить в общение с ним, и отсутствует лишь для тех, которые на это не способны. Ведь и в других случаях нельзя иметь отчетливого представления о предмете, когда мысль бывает наполнена и занята другими предметами, и лишь под тем условием достигаем мы тождественного с сущностью предмета понятия о нем, если не вносим в него ничего постороннего; точно также и тем более следует тут поступать, ибо само собой понятно, что мысль не может всецело отдаться созерцанию Бога в то самое время, когда ее отвлекает какой-либо другой живой образ, и что душа, наполненная такими образами не в состоянии воспринять и отпечатлеть в себе образ того, который не имеет с ними никакого сходства. Поэтому, если относительно материи известное основоположение гласит, что она должна быть лишена всех качеств для того, чтобы быть способной к восприятию всех и всяческих форм, то тем более необходимо в рассматриваемом случае душе быть свободной, чистой от каких бы то ни было форм, образов, если она желает, чтобы ничто не мешало ей наполниться сиянием света верховного существа. Итак, кто, отрешившись всецело от всего внешнего и углубившись внутрь себя, не даст отвлекать себя отсюда ничему окружающему, устранить из сознания все вещи и все представления об них, тот в этом состоянии не заметит с отчетливостью даже того, что уже наступило для него лицезрение Бога и общение с ним, и лишь вдоволь насладившись этим общением, по прекращении его, может поведать о нем другим, если только оно может быть выражено и описано. Есть сказание, что Минос с Зевсом имел такое общение и совещание, которое потом вспомнил и запечатлел в своих законах, и что, редактируя свое уложение, он продолжал находиться под влиянием божественного наития. Впрочем, кто находится в этом высоком состоянии, тому едва ли придет на ум ниспасть с такой высоты в область политики, особенно если оно бывает не мгновенно, а сколько-нибудь продолжительно. Для каждого из нас оно возможно, потому что Бог не вне и вдали от нас находится, а всегда при нас, и только нами не замечается; люди сами становятся вне Бога и отчуждаются от него в такой же мере, как и от самих себя, и понятно не могут достигнуть того, от которого убегают, как не могут обрести истинно-сущее в погибели своего собственного существа. Сын в состоянии безумия, как говорится, выйдя из себя, пожалуй не узнает даже отца своего, но познавши, как должно, себя самого, узнает вместе и то, откуда он есть.