Плотин - Эннеады

10. Однако, почему же душа не остается всегда в этом состоянии? - Да потому, что она не достигла еще полного отрешения /от всего чувственного/, но некогда она будет непрерывно наслаждаться лицезрением Бога, - это тогда, когда перестанут возмущать ее телесные страсти. Впрочем, это лицезрение имеет место не в той части души, которая волнуется страстями /не в душе неразумной/, а с той другой /высшей, разумной/, которая однако бывает не способна к такому лицезрению, тогда когда /другой своей частью/ занята бывает познавательной деятельностью в форме рассуждений, догадок, доказательств, так что созерцателем в этом случае является не рассудок или разум, а нечто столь же большее и высшее разума /т.е. ум/, как и то, что составляет предмет созерцания. В этом созерцании созерцающий /Бога/ увидит /в нем/ и себя самого таким /каков он/, ибо почувствует, что в общении /с Богом/ стал прост, чист /как и он/. Хотя /в этом созерцании/ есть налицо созерцающий и созерцаемое, две стороны, а не одна, однако, как ни смело это покажется, но можно сказать, что созерцатель тут собственно не созерцает, ибо сам становится тем, что есть созерцаемое, он не усматривает, не различает, не воображает никакого двойства, ставши /в этом состоянии/ совсем иным, переставши быть тем, чем был, ничего не сохранивши от прежнего себя; поглощенный /созерцаемым/ он становится едино с ним наподобие того как центр совпадает в одной точке с другим центром, ибо такие два центра составляют одно, насколько совпадают в одной точке, и в то же время представляют двойство, насколько они суть центры двух различных кругов; в таком же приблизительно смысле мы и /о душе/ говорим, что она иное есть существо /чем Бог/. Но само собой понятно, что весьма трудно передать такого рода созерцание, ибо как в самом деле созерцатель изобразил созерцаемого отличным от себя, когда во время созерцания между тем и другим, вместо обособления, бывает слияние их воедино?!

11. Вот на чем собственно основывается обычное в мистериях запрещение посвященным делиться тайнами с непосвященными: так как божественное невыразимо, неописуемо, то и запрещается толковать о божественном с теми, которые не удостоились еще созерцать его. Так как в момент лицезрения Бога исчезает всякое двойство, так как созерцающий тут отождествляется до такой степени с созерцаемым, что, собственно говоря, не созерцает его, а сливается с ним воедино, то понятно, что лишь тот может сохранить в себе образ Бога, кто может сохранить целым воспоминание о том, каким сам он был во время лицезрения Божьего, бывает же сам он тогда в состоянии такого объединения, самососредоточения, в котором не сознает никакого различия ни в себе самом, ни по отношению ко всему другому; в этом экзальтированном его состоянии никакая душевная деятельность не проявляет себя - ни гнев, ни пожелание, ни рассудок, ни даже мышление; можно сказать, что он тут и сам весь как бы исчезает, ибо восхищенный и исступленный очутившись в полном уединении от всего и в совершенной тишине, погрузившись всецело в глубину собственного существа, не обращая внимания ни на что другое даже на самого себя, он словно столбенеет, весь обращается в полный чистый покой; даже ничто прекрасное его не привлекает в то время, как дух его воспаряет выше самой красоты, выше всего сонма добродетелей, подобно тому, как проникший во внутреннее святилище оставляет позади себя статуи, стоящие в храме, как такие предметы, которые предстанут первыми его взору уже после того, как он узрел сокровенное святое святых и наслаждался общением не с образом, или изваянием, которому принадлежит лишь второстепенное значение, а с самим Божеством. Собственно говоря, слово созерцание, зрелище не выражают вполне /характера этого состояния души в общении с Богом/, ибо это скорей всего экстаз, превращение себя в нечто совершенно простое и чистое, прилив силы, жажда теснейшего единения, напряжение ума в стремлении к возможно полному слиянию с тем, которого желательно зрить во святая святых единения, а в конце всего полнейшее успокоение, а кто рассчитывает как либо иначе узреть /Бога/, тот едва ли успеет достигнуть общения с ним. Мудрейшие из прорицателей обыкновенно посредством разных таинственных символов давали намеки, каким образом дается /людям/ и происходит лицезрение Бога, и мудрый гиерофант священнослужитель, разумеющий эти загадочные намеки, проникши во святая святых, может насладиться истинным зрелищем того, что тут находится, ибо еще до проникновения сюда знает, что тут должно находиться нечто невидимое - источник и начало всего, а потому /проникши сюда, уже лицом к лицу/ видит это /верховное/ начало и соединяется с ним тем, что в себе самом имеет подобного ему - всей наличностью того божественного, которое присуще нашей душе. Прежде этого, /душа наша/ все томится желанием видеть то, чего еще не видела, и само собой понятно, что после того как все вещи пройдут перед ее взором, ей останется увидеть лишь то, что выше всего существующего. Ведь, природа души никоим образом не может дойти до полного, чистого ничто. Правда, что, падая и оскверняясь злом, она тем самым приходит в то состояние, которое есть своего рода небытие, но которое все же не есть чистое ничто. Поэтому, и наоборот, когда душа берет /в своей жизни/ противоположный путь, то /и в конце этого пути/ приходит не к чему-либо иному, противоположному себе, но к самой себе, и если тут она оказывается не находящейся в чем-либо другом, то это вовсе не то значит, что ее нет уже ни в чем, а то, что она присутствует лишь в самой себе. Но быть присущей лишь самой себе, в отрешении даже от существующего, от бытия значит для души не что иное, как очутиться в присутствии самого Бога, а вместе с тем перестать быть сущностью, и обратиться в нечто столь же высшее, чем сущность, как и Бог, присущий ей в это время. Кто удостаивается этого, кто может сказать о себе, что он иногда становится таковым /как Бог/, тот конечно в самом себе имеет образ и подобие Бога, и если он, превзойдя, так сказать, самого себя, стал таким образом, который может поравняться со своим первообразом /Богом/, то он достиг последнего предела пути /нравственного преспеяния/. Конечно, даже такой не удерживается долго на этой высоте лицезрения Божьего, но и ниспавши с этой высоты, он, навыкший бодроствовать добродетелью, окрыляемый всеми духовными совершенствами, может снова и снова воспарять в высоту - от добродетели до ума, от ума и мудрости к самому Богу. Таков путь богов, таков и путь божественных и блаженных мужей: отрешение от всего земного, тленного, жизнь, отвращающаяся от всех и всяких чувственных удовольствий, бегство, стремление души к одному только Богу.