Кен Уилбер - Один Вкус

Согласно Гоббсу, именно в этом и заключается значение гражданского общества. Только преодолевая природное состояние, где все определяется собственным выживанием, мужчины и женщины могут объединяться и создавать большее благо, отмеченное моральными достоинствами, которые ведут к мирному и стабильному сосуществованию. Мы начинаем жизнь жалкими и отвратительными, но можем объединяться и становиться лучше. В ином случае «завтра они будут на вас охотиться».

АКТ II

Сцена 1

Эти две точки зрения — назовем их «возвратом добродетели» и «развитием к добродетели» — оказались наиболее долговечными и явно несовместимыми представлениями о направлении человеческого роста: деволюция, или движение вниз из райского состояния, — движение, которое в определенном смысле необходимо обратить вспять; и эволюция, или рост и развертывание от меньшего к большему благу.

Первая точка зрения почти всегда использует метафору исцеления, а вторая — метафору роста. Исцеления, поскольку школа возврата добродетели считает, что мы некогда были цельными — в детстве, в благородном дикарстве, в раю, — но эта целостность была сломана, разрушена похоронена или нарушена, и потому мы нуждаемся в исцелении. Исцеление подразумевает, что здоровье некогда имело место, но затем было утрачено , и его нужно вернуть или восстановить. Метафора исцеления всегда свидетельствует о скрытой или не слишком скрытой ретроромантической точке зрения.

С другой стороны, рост подразумевает, что мы не пытаемся возвратить себе что бы то ни было из вчерашнего, а эволюционируем, реализуя свои более высокие потенциальные возможности . Желудь становится не путем возвращения себе чего-то, что у него было вчера, а посредством роста. Метафора роста почти всегда говорит о точке зрения развития или эволюции.

Первая школа часто используем метафору «раскрытия»; вторая — метафору «возникновения». Раскрытия потому, что добродетель, в которой мы нуждаемся, некогда имела место, но была предана забвению, и потому нам требуется лишь соскрести слои цивилизации, чтобы ее вспомнить. Возникновения потому, что добродетель, которая нам нужна, никогда не существовала и возникнет только в случае более высокого развития и роста.

Короче говоря, по мнению первой школы, мы начинаем жизнь хорошими и становимся плохими, а потому должны возвратить себе эту добродетель, чтобы исцелиться и исцелить мир. По мнению второй, мы начинаем жизнь если не плохими, то лишенными добра, добродетели, которая может возникать, только если мы развиваемся и полностью реализуем свои потенциальные возможности.

Сцена 2

Первая школа, или школа природной добродетели, является одной из основных составных частей политического либерализма , а вторая, или школа природной вульгарности, — политического консерватизма. Представление либерализма заключается в том, что дети рождаются добродетельными и задача социальных институтов — не нарушать эту естественную добродетель. Институты обычно подавляют, угнетают или удушают имеющуюся у детей природную добродетель, и этим искусственным правилам не следует позволять мешать врожденной добродетели. Если они это делают — если социальные институты препятствуют природной добродетельности людей, — то требуется революционное освобождение — ниспровержение, нарушение и преодоление удушающих ограничений, налагаемых обществом на природу и природную добродетель.

Согласно точке зрения консерватизма, дети начинают жизнь зацикленными на самих себе, и задача институтов — сдерживать их примитивные побуждения или, как мы могли бы сказать, расширять их узкие воззрения. Когда институты рушатся, прорывается варварство. «Консервативное» обычно понимается как противоположность «прогрессивного»; но в этом случае консервативная точка зрения предполагает прогресс от детства к взрослому состоянию (то есть дети должны развивать в себе моральную добродетель, поскольку она не дается от природы или при рождении), после чего она становится очень консервативной: как только этот хрупкий рост до взрослой моральной добродетели произошел, не вмешивайтесь в социальные институты, которые кое-как его обеспечивают.

По мнению первой школы, социальные институты нередко подавляют или угнетают естественную добродетель и, если они становятся обременительным, от них следует быстро отказываться. С этой точки зрения отказ от социальных институтов не является по своей основе проблематичным, поскольку без этих искусственных образований нас ожидает только естественная добродетель. По мнению второй школы, социальные институты не являются «искусственными»; они представляют собой средства, с помощью которых мы поднимаемся над жалким, жестоким и коротким природным состоянием, и даже небольшое вмешательство в эти институты скорее приведет к худшему, нежели к лучшему.

Сцена 3

У каждой школы есть свои крайние представители. Руссо, по крайней мере, по мнению многих, был фигурой, одобрявшей безответственное ниспровержение и бунт — всегда во имя природной добродетели и возвращения первоначальной чистоты. Классическим примером была, разумеется, сама французская революция, где, как пишет Симон Шеме: «Их верой была возможность коллективной моральной и политической революции, которая могла сохранить невинность детства до взрослого состояния». Не в переносном, а в буквальном смысле. Результатом, столь же несомненно, было Царство террора, где тех, кто не были достаточно невинны, просто обезглавливали с помощью новоизобретенной гильотины, и мир в ужасе наблюдал, как природная добродетель и благородные дикари буйствуют на улицах Парижа. «Завтра они будут на вас охотиться», — сказали близнецы.

И сегодня тоже. Большинство марксистов — радикальных либералов — верят в первобытный коммунизм, который должен быть возвращен в постпролетарском мире. Многие ученые (например, Крэнстон) видели в Руссо отца студенческих бунтов 60-х годов, без разбора разрушавших институты, поскольку институты, как таковые, «ограничивали» их «естественную свободу», не понимая, как все романтики, что существует огромное различие между доконвенциональной вседозволенностью (где вы — раб своих побуждений) и постконвенциональной свободой (где освобождение ведет к моральной глубине); первая принадлежит природе, вторая — культуре.

В совсем недавнее время террорист Тед Качинский жил жизнью Руссо — в хижине, в одиночку, общаясь с природой, борясь с «ограничивающими» институтами и — как ясно сказано в его декларации — «Видя положительный идеал в Природе». Киркпатрик Сэйл, маленький Робеспьер террориста Руссо, писал, что «если его [террориста] послание не будет как-то принято во внимание... мы поистине обреченное общество, стремительно движущееся к катастрофическому крушению». Джо Клейн в своем очерке, посвященном этой теме, справедливо указывает, в какой огромной степени это послание, по существу, отражает представления либерализма, а именно что культура подавляет нашу природную добродетель и потому мы должны отбросить культуру и вернуться к природе, а иначе... Экотерроризм — это просто один из десятка вариантов Власти Террора, которая неизбежно вырывается на волю, когда люди в поисках своей «естественной добродетели» движутся в доконвенциональном направлении.