Тит Лукреций - О природе вещей

Выслушай далее то, что познал я путем изысканий
Сладостных, и не считай, что все белые вещи, какие
Светлыми кажутся нам, из начал образуются белых,
Или что черное всё порождается семенем черным;
Словом, не думай, что вещь, коль она обладает окраской
Той иль иной, потому ее носит, что в ней основные
Тельца ее вещества окрашены цветом таким же.
Ибо у тел основных никакой не бывает окраски,
Ни одинаковой с той, что присуща вещам, ни отличной.
Если же думаешь ты, что тела таковые не могут
Быть постижимы умом, то находишься ты в заблужденьи.
Ибо, ведь если слепой от рожденья, который ни разу
Солнца лучей не видал, познаёт осязанием вещи,
Что лишены для него с младенчества всякой окраски,
То, очевидно, наш ум составить себе представленье
Может вполне о телах, никаким не окрашенных цветом.
Да ведь и сами–то мы, в темноте осязая предметы,
Не ощущаем того, что они обладают окраской.
Это тебе доказав, покажу я теперь, что бывают
Также такие тела, что совсем не имеют окраски.
Всякий ведь цвет перейти, изменившись, способен во всякий;
Но невозможно никак так действовать первоначалам,
Ибо должно пребывать всегда нерушимое нечто,
Чтобы не сгинуло всё совершенно, в ничто обратившись.
Ведь, коль из граней своих что–нибудь, изменяясь, выходит,
Это тем самым есть смерть для того, чем оно было раньше
Так что вещей семенам берегись придавать ты окраску,
Ибо иначе в ничто у тебя обратятся все вещи.

Далее, если признать, что окраска совсем не присуща
Первоначалам вещей, и они лишь по формам различны
И порождают из них и меняют цвета как угодно, —
Так как имеет всегда большое значенье, с какими
И в положенья каком войдут в сочетание те же
Первоначала и как они двигаться будут взаимно, —
То доискаться тебе не составит труда никакого,
Как происходит, что вещь, недавно лишь бывшая черной,
Может внезапно предстать блестящей и белой, как мрамор.
Так, если буря начнет вздымать водяные равнины,
Мраморно–белыми тут становятся волны морские.
Будет довольно сказать, что предмет, представлявшийся черным,
Если смешалась его материя и изменился
В ней распорядок начал, и ушло, и прибавилось нечто,
Может на наших глазах оказаться блестящим и белым.
Если же волны морей из семян состояли б лазурных,
То уж никак бы тогда побелеть было йм невозможно.
Ибо как хочешь мешай семена ты лазурной окраски,
Но измениться их цвет во мраморно–белый не сможет.
Если ж одни от других отличаются разной окраской
Те семена, что^морям сообщают единый оттенок, —
Как из несхожих фигур, разнородных по форме, нередко
Может квадрат, например, получиться единой фигуры, —
То, как в квадрате таком различаем мы разные формы,
Так же могли б мы тогда разглядеть на поверхности моря
Иль в чем угодно другом, что имеет единый оттенок,
Множество разных цветов, совершенно друг с другом не схожих.
Но, коль помехой ничуть и препятствием вовсе не служит
Разность фигур, чтоб из них очертанья слагались квадрата,
То не дает никогда разнородность окраски предметов
Им целиком обладать и единым и чистым оттенком.

Далее, довод, что нас соблазняет порой, заставляя
Первоначалам вещей приписывать цвет, отпадает,
Ибо и белая вещь не из белых способна возникнуть,
Черная вещь — не из тех, что черны, а из разных по цвету
Но вероятней всего, что блестящие белые вещи
Могут возникнуть скорей из бесцветных начал, чем из черных,
Иль из каких–то других, совершенно по цвету им чуждых.

Кроме того, потому, что без света цветов не бывает,
И что начала вещей никогда освещаться не могут,
Надо считать, что они никаким не окрашены цветом,
Ибо какие ж цвета в непроглядных потемках возможны?
Больше того: самый свет изменяет окраску предметов,
Падая прямо на них или косвенно их освещая.
Это мы видим, когда освещается солнца лучами
Пух голубей, что венком окружает затылок и шейку:
То багровеет он вдруг, отливая блестящим рубином,
То засияет он так, что покажется, будто лазурный
Камень, сверкая, горит посреди изумрудов зеленых.
Так же павлиньи хвосты под лучами обильного света
При поворотах свою постоянно меняют окраску.
Если ж зависят цвета от падения света, то надо
Нам несомненно считать, что они без него невозможны.
И раз удары зрачок испытует различного рода
При ощущений, так называемом, белого цвета,
Или же черного, или другого какого угодно,
И если вовсе не цвет осязаемых нами предметов
Важен, а только, какой обладают предметы фигурой,
То очевидно, что он для начал совершенно не нужен
Но разнородность их форм осязается нами различно.

Если же, кроме того, не имеют особые формы
Также особых цветов, если всех очертаний начала
Могут являться всегда и в окраске любого оттенка,
То почему же тогда и всему, что из них возникает,
В каждом разряде вещей не носить всевозможной окраски?
Воронов ты бы тогда в оперении белом увидел:
Всюду летали б они и сверкали окраскою белой;
Черных тогда лебедей порождало бы черное семя,
Семя цветное — цветных и какого угодно оттенка.

Мало того: если ты на мельчайшие части предметы
Больше и больше дробишь, то ты видишь, как мало–помалу
Цвет пропадает у них и совсем, наконец, потухает.
Так происходит, когда багряницу в клочки раздираешь:
Пурпур и даже сама финикийская яркая краска,
Если по ниткам ты ткань разорвешь, целиком исчезает.
Можешь отсюда понять, что лишаются цвета частицы
Раньше еще, чем они на вещей семена разложились.

И, наконец, так как ты не считаешь, что всякое тело
Запах и звук издает, то выходит тогда несомненно,
Что невозможно всему приписывать звук или запах.
Также, раз мы далеко не всё различаем глазами,
То, очевидно, тела существуют лишенные цвета,
Как существуют и те, что и звуку и запаху чужды;
Но проницательный ум познает их не менее ясно,
Чем постигает он то, в чем других не имеется качеств.

Но не подумай, смотри, что тела изначальные только
Цвета совсем лишены: и тепла нету в них никакого,
Так же как им не присущи ни холод ни жар раскаленный;
Да и без звука они и без всякого носятся вкуса.
И не исходит от них и особого запаха также.
Так, если думаешь ты драгоценный бальзам изготовить,
С миррой смешав майоран и букет благовонного нарда,
Запах которого нам представляется нектаром, надо,
Прежде всего, отыскать непахучее масло оливы,
Чтобы затронуть оно не могло обонянья и чтобы,
Соком своим заразив, не могло заглушить и попортить
Весь ароматный отвар и душистость его уничтожить.
В силу таких же причин при созданьи предметов не могут
Первоначала вещей придавать им иль собственный запах,
Или же звук — раз они ничего испускать не способны, —
Равным же образом вкус, наконец, или холод, а также
Жар раскаленный, тепло или прочее в этом же роде,
Ибо и это, и всё, что является смертности свойством:
Мягкость и гибкость, и ломкость и рыхлость, и полость и редкость —
Всё это также должно совершенно быть чуждо началам,
Если построить весь мир мы хотим на бессмертных основах,
Чтобы он мог пребывать нерушимым во всем его целом,
Ибо иначе в ничто у тебя обратятся все вещи.