Фрэнсис Бэкон - Великое восстановление наук, Новый Органон

Мы сказали, что первичная сущность вещей, сила и Купидон не имеют причины. Нам теперь остается рассмотреть способ существования этого начала (не имеющего причины). Он весьма темен, и мы предупреждены об этом самим мифом, именно его изящным вымыслом о возникновении Купидона из яйца, снесенного Ночью. Божественный философ прямо говорит: "Бог сделал все прекрасным в свое время и передал мир на их суд, хотя человек не может постигнуть дел, которые Бог творит от начала до конца"[2]. И действительно, высший закон бытия и природы, действие которого сказывается неизменно во всех изменениях вещей (то, что может быть выражено словами: "дело, которое Бог творит от начала до конца"), т. е. сила, вложенная Богом в те первичные частицы, от умножения которых возникает и конституируется все разнообразие вещей, есть нечто, на познание чего человеческий разум претендует, но что он едва ли может постигнуть. Что же касается рассказа о яйце, снесенном Ночью, то он прекрасно подходит для демонстрации того, как этот Купидон производится на свет. Ибо то, что получено путем утверждений, представляется детищем света, между тем как то, что выведено путем отрицаний и исключений, как бы исторгнуто и выведено из тьмы и ночи. Таким именно яйцом, высиженным Ночью, действительно является этот Купидон, ибо все то знание, которое мы о нем можем иметь, есть результат отрицаний и исключений, а доказательство путем исключения в отношении того, что исследуется, есть в некотором роде незнание и как бы блуждание во тьме. На этом основании Демокрит правильно утверждал, что атомы или семена и их свойства не похожи на что-либо, что может быть воспринято ощущением, и отмечал, что по своей природе они абсолютно невидимы и недоступны, говоря о них:

...ни с огнем у них сходства, ни с вещью

Кроме того никакой, способною к чувствам направить

Нашим тела и касаньем своим осязанье затронуть[3].

И об их свойствах:

А между тем, при созданьи вещей, ведь должны непременно

Первоначала вносить потаенную, скрытую сущность,

Чтоб не являлось ничто препятствием или помехой

Всяким созданьям иметь свои самобытные свойства[4].

Атомы поэтому не похожи ни на искры огня, ни на капли воды, ни на воздушные пузырьки, ни на пылинки, ни на частицы воздуха или эфира. Точно так же и в отношении силы и формы они не являются ни тяжелыми, ни легкими, ни горячими, ни холодными, ни плотными, ни редкими, ни твердыми, ни мягкими в том виде, как эти качества проявляются в больших телах, ибо все перечисленные качества и другие подобные им являются продуктом соединения и комбинаций. Подобным же образом и естественное движение атома не есть просто движение падения, которое называют естественным, или противоположное падению движение (обусловленное толчком), или движение растяжения и сжатия, или движение отталкивания и соединения, или вращательное движение небесных тел и вообще какое-либо из других движений, свойственных большим телам. Тем не менее в теле атома есть элементы всех тел, а в его движении и силе -- начала всех движений и сил. Впрочем, в этом пункте, а именно в отношении движения атома по сравнению с движением больших тел, философия мифа, по-видимому, расходится с Демокритом. Действительно, то, что Демокрит далее говорит об этом, не только не согласно с мифом, но и непоследовательно и почти противоречиво само по себе. Ибо ему следовало бы приписать атому особого рода движение, подобно тому как он наделил его особой материей и особенными силами, между тем как он из движений, свойственных большим телам, выбрал два вида движения, а именно движение вниз тяжелых тел и движение вверх легких (объясняя последнее действием силы или толчка более тяжелых атомов, толкающих менее тяжелые вверх), и приписал их атому в качестве первичных движений. Миф же, напротив, сохраняет особенность и исключительность атома как в отношении субстанции, так и в отношении движения. Но миф, далее, намекает, что указанные нами исключения имеют известный предел и меру: Ночь ведь не вечно высиживает яйцо. И действительно, лишь один Бог обладает той особенностью, что, когда мы желаем постигнуть его природу с помощью чувства, то исключения никогда не завершаются в утвердительном. В нашем же случае дело обстоит иначе, а именно так, что после надлежащих исключений и отрицаний кое-что утверждается и устанавливается и яйцо высиживается как бы после надлежащего периода инкубации; и не только Ночь высиживает свое яйцо, но, сверх того, из этого яйца вылупливается персона Купидона, т. е. из незнания выводится и извлекается не какое-то понятие предмета, но определенное, [отнюдь не] смутное понятие. И из всех возможных доказательств в отношении первой материи мы придерживаемся того, которое нам представляется наиболее согласным со смыслом мифа.

Перейдем теперь к самому Купидону, т. е. к первой материи и ее свойствам, окутанным столь глубокой ночью, и посмотрим, какого рода свет бросает на них миф. Мы, конечно, хорошо знаем, что мнения этого рода кажутся людям дикими и почти невероятными как для чувства, так и для мысли; и это, как мы видим, уже испытала на себе атомистическая философия Демокрита, которую чернь объявила детской лишь потому, что она более глубоко и тонко проникла в тайны природы и была наиболее далека от ходячих мнений. Мало того, словопрения других философов, более доступные пониманию черни, словно ветер, поколебали ее, и она чуть не была предана забвению. А между тем в свое время этот человек пользовался большой славой и за разносторонность своих знаний был прозван Penthatlus[5] и по общему мнению философов считался величайшим физиком, так что он снискал себе даже прозвище мага. И ни словесные бои и сражения Аристотеля (который, подобно турецким султанам, не чувствовал своего философского царства в безопасности, пока не убил своих братьев, и который, как это явствует из его собственных слов, заботился о том, чтобы потомство ни в чем не сомневалось), ни величие и святость Платона не могли в такой мере взять верх -- один средствами насилия, другой своим моральным авторитетом, чтобы окончательно дискредитировать философию Демокрита. Но, в то время как философия Платона и Аристотеля с шумом и помпой пропагандировалась и прославлялась профессорами в школах, философия Демокрита была в большом почете у более мудрых людей и у таких, которые тяготели к молчаливым размышлениям и более трудным видам исследования. Несомненно, что в эпоху расцвета римской образованности философия Демокрита была не только известна, но и пользовалась сочувствием, ибо Цицерон везде отзывается о нем с величайшей похвалой, а знаменитые строки о нем поэта, выражавшего, по-видимому (как это обычно делают поэты), господствующее мнение своей эпохи, были написаны вскоре; эти строки гласят: