Элвин Тоффлер - Шок будущего

В мире, взболтанном индустриальной революцией, в котором все, несомненно, было «не на своем месте», дом был надежной опорой, неподвижной точкой в вихре урагана». Только и можно было рассчитывать, что хотя бы он стоит на одном месте. Увы, это всего лишь поэзия, а не реальность, дом не смог сдержать напор, легко сорвавший человека с насиженного места.

Кочевник прошлого двигался через снежные бураны и иссушающий зной, вечно гонимый голодом, он нес с собой палатку из шкуры буйвола, с ним были его жена, дети и остальное его племя. Он нес с собой свое социальное окружение и материальный образ того, что называл домом. Если сравнить с новыми сегодняшними кочевниками, то те всякий раз оставляют материальный образ там, откуда уходят. (Это становится вхождением в мир, где происходит частая сменяемость вещей.) Все, кроме семей, ближайшего социального окружения, они оставляют там, откуда ушли.

Снижение значения места, утрата привязанности к нему выражались разным образом. Самый свежий пример — решение Айви Лиг Колидж в Соединенных Штатах перестать пользоваться при приеме студентов географическим принципом. Обычно эти элитные учебные заведения руководствовались географическим критерием, намеренно отдавая предпочтение мальчикам, проживавшим далеко от их кампусов, стремясь сделать более разнообразным состав своих студентов. В период между 1930 и 1950 гг. Гарвардский университет, например, наполовину сократил процентное содержание студентов, проживавших в Новой Англии и Нью–Йорке. Сегодня, говорит служащий университета, «мы отступаем от такого географического подхода». Теперь признано, что место не столь уж обусловливает различия. Несходство людей больше не возводится к тому, откуда они родом. Ведь адрес на бланке заявления о приеме может быть временным. Многие люди в наши дни не живут достаточно долго на одном месте, чтобы приобрести характерные региональные или местные особые черты. Человек, возглавлявший приемную комиссию в Йельском университете, говорил: «Разумеется, мы отправляем преподавателей для поиска абитуриентов в отдаленные места, вроде Невады, но Гарлем, Парк–авеню или Квинс ничем не отличаются в этом плане». По утверждению этого чиновника, Йельский университет фактически перестал использовать такой подход при отборе. А его коллега из Принстонского университета заявляет: «Действительно, важно не то, откуда они, скорее мы обращаем внимание на несходство их происхождения».

Мобильность перемешивает все, как в тигле, существенные различия между людьми больше уже не зависят столь явно от места. Нежелание связывать себя, по замечанию профессора Пенсильванского университета Джона Дикмана, зашло так далеко, что «верность городу или штату у многих гораздо слабее выражена, чем верность корпорации, профессии или добровольческому обществу» [67] Высказывание Дикмана взято из The Changing Uses of the City в (173), с. 154. . Таким образом, можно утверждать, что человек теперь испытывает обязательства не перед соотнесенными с местом социальными структурами (город, штат, страна или округ), а такими (корпорация, профессия, общество друзей), которые сами по себе мобильны, изменчивы и по своим практическим целям независимы от места [68] Кончина географии, конечно же, имеет важные последствия для будущего города. Как говорит Мелвин М. Уэбер, преподаватель городского планирования в Беркли, «появляется новый тип крупномасштабного городского общества, которое все в большей степени независимо от города... Поскольку общества в прошлом были пространственно структурированы, а городские общества поступают так, будто они опираются исключительно на город, мы по-прежнему допускаем, что территориальность — необходимый атрибут социальных систем». Это, убеждал он, ведет нас к абсолютно неправильному пониманию таких городских проблем, как склонность к наркотикам, расовые волнения, душевные болезни, нищета и т. д. См. его провокационное эссе The Post-City Age // Daedalus, Fall, 1968, с. 1091-1110. .

Причастность соотносится с продолжительностью дружбы. Мы все научились облекать эмоциональной сутью такие взаимоотношения, которые кажутся нам «вечными» или не подверженными переменам, но мы, насколько возможно, воздерживаемся от эмоций в кратковременных взаимоотношениях. Разумеется, бывают исключения, например преходящий летний роман. Но в целом в широком разнообразии отношений проявляется соотнесенность. Таким образом, идущая на убыль привязанность к месту связана не с мобильностью как таковой, а с сопутствующим обстоятельством мобильности — более короткой продолжительностью отношений с местом.

К примеру, в 70 крупных городах Соединенных Штатов, включая Нью–Йорк, в среднем пребывание на одном месте длится менее четырех лет [69] Средняя продолжительность проживания взята из New Urban Structures by David Lewis в (131), с. 313. . Это составляет контраст с проживанием всей жизни на одном месте — характерной чертой сельского жителя. Более того, смена места жительства — решающий фактор в определении продолжительности многих других отношений с местом, так как когда человек завершает свои отношения с домом, он обычно прерывает свои отношения со всем, что его окружает. Он меняет супермаркет, бензоколонку, автобусную остановку и парикмахерскую, обрывая таким образом всю цепь отношений с местом и домом. Следовательно, на протяжении жизни мы не только узнаем все больше мест, но и наша связь с каждым местом укорачивается. Таким образом, мы начинаем более ясно представлять себе, как ускоряющиеся перемены в обществе затрагивают человека. Сокращение продолжительности отношений человека с местом точно соответствует сокращению продолжительности его отношений с вещами. В обоих случаях человек вынужден с большей быстротой рвать свои связи. В обоих случаях повышается степень быстротечности. В обоих случаях он испытывает ускорение темпа жизни.

Каждую весну во всей восточной части Соединенных Штатов начинается огромная миграция, как это бывает у леммингов. Поодиночке и группами, нагруженные спальными мешками, одеялами и купальными принадлежностями, примерно 15 000 студентов американских колледжей забрасывают свои учебники и следуют исключительно точному внутреннему инстинкту, который ведет их к выжженной солнцем береговой линии Форта Лодердейл во Флориде. Здесь примерно в течение недели вся эта толпа поклонников солнца и секса отсыпается, флиртует, жадно глотает пиво, валяется на песке и оглашает пространство воплями. В конце этого периода девушки в бикини и их бронзовые поклонники упаковывают свои сумки и присоединяются к массовому исходу. И тогда каждый, кто окажется недалеко от палаток, воздвигнутых курортным городом специально для этого буйного войска, может слышать крики, усиленные громкоговорителем: «Машина двухместная, приглашаю попутчика до Атланты… Нужно добраться до Вашингтона… В 10.00 отбываем в Луисвилль…» Через несколько часов не остается ничего от этой пляжной компании, склонной к выпивке, кроме банок и бочек из–под пива, а также примерно полутора миллионов долларов в кассах местных торговцев — тех, кто смотрит на это ежегодное вторжение как на некое благо, которое угрожает нормальной психике живущих здесь людей, но в то же время гарантирует им личную выгоду.