Петр Рябов - Проблема личности в философии классического анархизма

Подобно Прудону, Кропоткин отрицает важную роль «героев» в истории – его героем является народ, тысячи «бесконечно малых единиц», взятые в целом. И.Гроссман-Рощин замечает по этому поводу: «Для Кропоткина официальный герой в сущности означает олицетворенный государственник: это ему, «герою» удалось под видом выработки общеобязательных норм, парализовать, извратить характер массового творчества… по Кропоткину – малейший из малых, отдающий силу свою на преодоление драконов Закона, Власти, Капитала величественнее и глубже величайшего из великих, прославившихся утверждением власти, закона и капитала. Эти творцы подготавливают великие перевороты и великие перевороты, в свою очередь ценны и прочны только тогда, когда опираются на безымянное творчество масс и подвиги таких героев» (104; 25-26). Кропоткин подчеркивал: «истинная история была бы рассказом о том, как отдельные люди стремились создать сословия, стоящие выше общего уровня, и как массы сопротивлялись этому и отстаивали равноправие» (185; 272).

И в первобытном обществе Кропоткина привлекают прежде всего солидарность, общность и равенство, а свобода и личность отходят на второй план. В этом обществе каждый отождествлял себя со всеми, индивидуализм отсутствовал – но это было вызвано неразвитостью личного начала и жесткими условиями борьбы за выживание – а этой стороны дела Кропоткин решительно не желал видеть, рисуя первобытную идиллию в духе Руссо: «В этом отождествлении, можно даже сказать – в этом растворении «я» в его роде и племени лежит зачаток всего этического мышления, всего мышления о нравственности. Самоутверждение «личности» пришло гораздо позже. Даже теперь в психике первобытных дикарей «личность», «индивидуум» почти не существует» (185; 66) – признает Кропоткин. Так, вопреки всем декларациям (вполне искренним) о важности личности, приоритет Кропоткин отдает природе и Обществу, которые предшествуют личности и важнее ее. Он подчеркивает «высокообразовательное значение такого вклада мышления», когда «человек привыкает мыслить о своем «я» не иначе как через представление о своей группе» (185; 69).

Вся социология и историософия Кропоткина проникнута восхищением перед творчеством масс, перед созданными ими обычаями и институтами. Они для Кропоткина олицетворяют все хорошее и светлое, все прогрессивное в истории. «Народный инстинкт никогда не ошибается», – уверенно заявляет Кропоткин. «Народными массами – не отдельными гениями – выработаны были средневековое обычное право, деревенская община, гильдия, артель и основы международного права» (172; 392). По замечанию Н.М.Пирумовой: «Вера Кропоткина в народ, в его творческие возможности была безгранична» (293; 139).

А, коль скоро так, то понятно, что все зло в истории – от «своеволия» и «своекорыстия» отдельных личностей и, главное, от государства. Если массу, народ Кропоткин однозначно представляет как нечто цельное и положительное, бесконечно идеализирует, даже не задумываясь над вопросом о внутреннем рабстве масс (здесь он снова отступает на шаг, по сравнению с Бакуниным, указывавшим на развращенность управляемых [107]), то, соответственно, государство он демонизирует. Но возникает вопрос: если на стороне народа всегда и правда, и сила, то почему он терпит поражение в схватке с государством, с насилием, откуда рождается зло, почему история, описав отмеченный Кропоткиным цикл: первобытное племя – сельская община – вольный город и расцвет – государство и смерть, всегда приходит к такому плачевному финалу? Откуда на смену цветущим вольным городам средневековья, пришли в XVI веке «новые варвары», по выражению Кропоткина – современные государства? Убедительного ответа на эти вопросы Кропоткин не дает и по определению не может дать. Сейчас мы можем добавить, что и тоталитаризм тоже явился продуктом, детищем того самого, безоглядно и несколько опрометчиво воспетого Кропоткиным «живого творчества масс».

Н.М.Пирумова верно констатирует: «Гуманизм Кропоткина весьма своеобразен. В его социологической концепции на первом плане стоит не личность как таковая, а массы с их творческой деятельностью. Лишь массам свойственно сочетание разума и инстинкта, лишь массы могут творить формы жизни, основанные на свободе и справедливости. Массы и только массы создали «человеческий мир». В массах же родился и анархизм… Так, абстрагируясь от «индивидуального фактора» и сосредотачиваясь исключительно на психологии и творчестве масс, Кропоткин лишает этих последних многообразных и живых черт, оставляя за ними по существу функцию взаимопомощи и солидарности» (293; 147-148). Не случайным является и неоднократное противопоставление Кропоткиным своего «общественного анархизма» «личному анархизму» Штирнера (см. 182; 322).

Как подметил еще Алексей Боровой, «это гипертрофированное представление о творческой силе масс в учении П.А.Кропоткина невольно привело не только к недооценке роли личного начала в общественном процессе, но и к противоречивой постановке самой проблемы личности» (54; 51). Совершенно очевидно, что, ненавидя государство, как насильника, будто бы объективирующего абстрактный общий интерес, и реально угнетающего людей, мы не должны идеализировать ни народа, ни догосударственных форм его организации, не должны ставить на место низвергнутого кумира Государства такой же абстрактный фетиш Общества. Общество свободных людей не породило бы рабства, не породило бы государства, и не терпело бы того зла, которое оно терпит по сей день. Не всякое творчество масс свободно и осмысленно. К сожалению, и в этом вопросе Кропоткин разделил прогрессистские заблуждения социализма XIX века. Увы, здесь он выступал не только не в роли пророка, способного предвидеть грядущее, но порой слепо не видел происходящего.

Очевидно, что в созданной мыслителем поэтической, но не вполне соответствующей истине картине борьбы социальных макросил: Народа и Государства, личности опять не находится места. Напротив, она всячески полемически принижается Кропоткиным, критикующим как культ «героев», так и «своеволие отдельных личностей». Подсознательно проводится мысль: народ всегда прав, но отдельные злонамеренные личности, пытающиеся из него выделиться, служат делу реакции.

Критикуя «героев», Кропоткин отчасти сам себе противоречит, когда, говоря о революции, посвящает несколько теплых страниц «революционному меньшинству» – одиночкам-бунтарям, готовящим социальную бурю: «Революции всегда делаются меньшинством» (168; 40, см. также 181; 90). Вот как описывает Кропоткин представителей этого меньшинства, воодушевляющих и поднимающих народную массу на борьбу: «Люди чувствующие, люди, которые не удовлетворяются словами, а стремятся осуществить свои мысли в жизни, неподкупные характеры, для которых дело неразрывно связано с мыслью , для которых тюрьма, изгнание, смерть – лучше, чем жизнь несогласная с убеждениями, люди отважные, которые знают, что для успеха необходимо уменье решиться – являются застрельщиками. Они начинают сражение задолго до того времени, когда возбуждение в массах станет настолько сильным, чтобы они открыто подняли знамя восстания и пошли с оружием в руках на завоевание своих прав» (181; 375).