Карл Маннгейм - Идеология и утопия

Следующим фактором, способным характеризовать аспект мышления, являются так называемые «модели мышления», т.е. те модели, на которые в каждом данном случае имплицитно ориентируется индивид, подходя к изучению объекта.

Известно, например, что после того как была сформулирована типология естественных наук и разработанные на этой основе категории и методы мышления стали моделью, возникла надежда, что и в остальных сферах существования, в том числе и в социальной, можно будет решить все проблемы (механистическая атомистическая концепция социальных явлений).

При этом важно отметить, что тогда, когда это происходило (как и во всех подобных случаях), отнюдь не все слои общества ориентировались на эту модель мышления. Земельная знать, отстраненные от сферы власти слои общества и крестьянство не оказывали в этот период существенного влияния на ход исторического развития. Новый тип образованности, возникающие новые формы ориентации в мире соответствовали иной жизненной структуре. Формы возникающего, ориентирующегося на естественные науки аспекта мира вторгались в жизнь этих слоев как нечто привходящее извне. И когда игра социальных сил вновь выдвинула на передний фронт истории новые группы людей, представляющие названные слои и их жизненную ситуацию, функционально-механистическому мышлению сразу же были противопоставлены противоположные ему модели, например, «организмическая» или «персоналистическая». Так, Шталь, находясь в апогее этого развития, уже способен фиксировать связи между моделями мышления и политическими направлениями190.

Модель того, как осуществить плодотворное мышление, явно или скрыто стоит за каждым конкретно сформулированным вопросом и ответом: если последовательно от случая к случаю проследить происхождение и радиус распространения подобной модели мышления, то обнаружится ее связь с социальным положением определенных общественных групп и их интерпретацией мира. Следует подчеркнуть, что, в отличие от догматического марксизма, мы понимаем под этими социальными единствами не только классы, но и поколения, группы статусов, секты, профессиональные группы, школы и т.п. Если не принимать во внимание такого рода дифференциацию социальных группировок и соответствующую дифференциацию понятий, категорий и моделей мышления (если, следовательно, не углублять проблему базиса-надстройки), то в базисе невозможно будет выявить дифференциацию, соответствующую богатству типов знания и аспектов, выступающих в истории мышления. Впрочем, мы совсем не намерены отрицать, что наибольшее значение из всех этих группировок и социальных единиц имеет классовое расслоение, так как в конечном итоге все вышеперечисленные социальные единицы возникают и изменяются в рамках основополагающих для них отношений, созданных производством и властью. Дело заключается в том, что исследователь, который видит все богатство конкретных типов мышления и пытается «причислить» их к определенным общественным единицам, в настоящее время уже не может удовлетвориться недифференцированным понятием класса, игнорирующим все помимо него существующие социальные единицы и социальные условия.

Еще один характерный признак аспекта мышления обнаруживается при исследовании того, на какой ступени абстракции останавливается данная теория и в какой мере она не допускает полного теоретического формулирования своей точки зрения.

Если теория в целом или в каком-либо отдельном вопросе останавливается на стадии относительной абстрактности и ставит препятствия на пути дальнейшей конкретизации, объявляя эту конкретизацию недозволенной или несущественной, это никогда не бывает случайностью. И в данном случае все решается социальным положением наблюдателя.

Именно на примере марксизма и его отношения к социологии знания может быть показано, как в ряде случаев определенная связь, установленная с определенной социальной позиции, формулируется только в той степени конкретизации, которая соответствует данной социальной позиции, и как связанному с этой позицией наблюдателю никогда не удается выявить те более общие и принципиальные моменты, которые содержатся в данном конкретном наблюдении. Ведь марксизм уже давно мог сформулировать основной принцип социологии знания о социальной обусловленности человеческого мышления вообще, так как начало этому положено марксистским учением об идеологии. То обстоятельство, что эта имплицитно сопутствующая сделанному открытию идея не получила общей теоретической формулировки (и в лучшем случае применялась лишь частично), объясняется прежде всего тем, что в конкретной ситуации эта социальная обусловленность в самом деле может быть обнаружена только у противника; но помимо этого - и подсознательным нежеланием перейти от этого конкретного понимания к скрытой в нем возможности поставить общую принципиальную проблему и к необходимости продумать до конца возникающие таким образом проблемы, способные пошатнуть собственную позицию. Следовательно, ограниченность точки зрения, связанная с определенной социальной позицией, и бессознательно утверждающий свои воззрения волевой импульс препятствуют в данном случае созданию принципиальной концепции и тормозят способность к абстракции. Здесь обнаруживается желание остаться на уровне конкретизирующего понимания в той сфере, в которой оно непосредственно дано, и даже не допускать вопрос о том, не является ли социально обусловленное познание свойством структуры мышления как таковой. Впрочем, страх марксизма перед обобщающей формулировкой социологических данных можно отчасти свести к обычному ограничению, налагаемому определенным методом мышления на восприятие реальности. Так, например, нельзя ставить вопрос, не является ли разработанное Марксом и Лукачем «овеществление» более или менее общим феноменом сознания, или предположить, что капиталистическое овеществление - не что иное, как одна из возможных его форм. Если данная слишком сильная конкретизация и историзация феноменов возникает как следствие определенной социальной обусловленности, то обратная тенденция, т.е. мгновенное возвышение до уровня высшей абстракции и формализации, может (на что совершенно справедливо указывает марксизм) привести к тому, что вне сферы внимания окажется конкретная ситуация и неповторимая единичная динамика. Это может быть показано на примере «формальной социологии».

Мы отнюдь не склонны посягать на законность ее существования в качестве одного из возможных типов социологии. Однако в тех случаях, когда она при любой попытке конкретизировать социологическую проблему провозглашает себя единственной подлинной социологией вообще, она бессознательно руководствуется мотивами, подобными тем, которые заставляли предшествовавший ей в историческом развитии буржуазно-либеральный способ мышления никогда не выходить в своей теории за рамки абстрагирующего и генерализирующего метода. Формальная социология опасается того, что в ходе исторической конкретизации и индивидуализации социальной проблематики станут очевидны ее собственные антагонистические противоречия, например противоречия капитализма; совершенно так же в буржуазной дискуссии всегда проявлялась - и проявляется по ею пору - тенденция рассматривать проблему свободы только принципиально и достаточно абстрактно, только на уровне политических прав, а не социальных отношений, поскольку в последнем случае неминуемо встали бы проблемы собственности и классов и их отношения к свободе и равенству.