Жан Грав - Будущее общество

За то, сколько среди рабочих гибнет от непосильного беспросветного труда таких, которые имеют право повторить, указывая на свою голову, слова, сказанные якобы Андре Шенье, когда он шел на эшафот: „А, ведь, у меня было кое-что здесь”.

Да, интересно было бы собрать статистические данныя о знаменитостях, которыми гордится современная цивилизация, и на основании таковых выяснить, сколько таких знаменитостей выдвинулось при ея содействии, и сколько помимо нее и наперекор ей, и затем сравнить их относительную ценность.

Сами принадлежа к классу, эмансипация которого сделалась возможною только путем насилия, мы намерены для доказательства правоты наших претензий, воспользоваться аргументами оффициальных ученых; обращая против них их же диалектику, мы докажем, что право рабочего класса прибегнуть к насилию явствует из их собственной аргументации. Затем, когда будет доказано, что подобно копью Ахиллеса их аргументация залечивает раны, ею нанесенные, мы докажем всю несостоятельность этой аргументации; докажем, что борьбой за существование об'ясняется только одна ничтожная часть всех явлений, относящихся к эволюции, что будучи применимой в мировой жизни вообще, она — абсурд, когда речь идет об общественном строе, ибо таковой держится на законах солидарности и взаимопомощи, которые суть противоположности борьбы за существование.

Докажем, наконец, что в современном обществе благоденствуют не самые способные и даровитые, а напротив расслабленные и истощенные; что пресловутый недостаток средств пропитания есть плод их фантазии, что он создается ими самими ради того, чтобы держать в своей власти рабочего, который — они это знают — не замедлит освободиться из-под гнета в тот момент, как над ним перестанет тяготеть страх за свое существование и за жизнь его семьи.

Даже если „борьба за существование” и участвует до некоторой степени в совокупности факторов, движущих прогресс в эволюции человечества, то во всяком случае неверно, что ею одной об'ясняется этот прогресс.

Только путем подтасовки фактов можно доказать справедливость требований, проистекающих исключительно из алчности и честолюбия; общественные науки и история отрицают превосходство, приписываемое себе известными расами, классами и индивидуумами, хотя бы их притязания на таковое опирались на силе и численном превосходстве.

Когда начался упадок религиозных верований среди народных масс, буржуазии необходимо было искать, на чем обосновать свое господство; выход, казалось, был бы найден, если бы существующий режим был санкционирован наукой, которая убедила бы рабочий класс в том, что его положение является роковым последствием естественного хода вещей, столь же логичного, как математическое уравнение или закон тяготения; и вот они набросились „на борьбу за существование”, в которой, как им казалось, и заключаются искомые доказательства.

„Борьба, — говорят они — принуждая человека изыскивать средства к пропитанию, развила его природные способности; конкурренция поддерживает эти способности в постоянном напряжении, и благодаря этому уже приобретенные способности сохраняются и продолжают развиваться, и приобретаются еще новые. Таким образом, „борьба за существование” — мать прогресса, ибо заставляет отдельных людей и целые расы беспрерывно прогрессировать из опасения быть уничтоженными. Кроме того, уничтожая самых слабых, менее способных и хуже одаренных, она очищает место для даровитейших и сильнейших”.

„И так и должно быть всегда, — продолжают они — ибо, если бы установился такой общественный строй, при котором все имели бы возможность свободно удовлетворять свои потребности, все были бы равны, никто бы не повелевал, и никто не повиновался, а всякий производил бы сообразно своей воле; тогда не было бы соревнования ни инициативы, и общество распалось бы и возвратилось бы в первобытное состояние варварства, неустройства и господства грубой силы”.

Чтобы доказать несостоятельность этого аргумента, достаточно цитировать самих же представителей буржуазии:

„Социальная война по сравнению с естественной „борьбою за существование” представляет то великое неудобство, что так как силы естественного закона более или менее стеснены человеческой волей и человеческими учреждениями, то шансы на победу не всегда на стороне лучшего, сильнейшего и даровитейшего; напротив, чаще всего индивидуальное величие ума приносится в жертву какой-нибудь личной симпатии, внушенной социальным положением, происхождением, богатством”. (Бюхнер, L'homme selon la science, стр. 207—208).

Точно также борьба является не последствием естественного неравенства, а причиной его, и защитники „борьбы за существование” напрасно ссылаются на нее, для оправдания буржуазного строя.

„Все эти неравенства, все эти уродливые явления должны быть приписаны социальной борьбе за существование, еще не регулированной разумом и справедливостью; борьба эта поддерживается, главным образом, бесчисленными проявлениями политического гнета, насилия, грабежа, захвата, которыми переполнена история прошлого, и которые мало просвещенным современникам кажутся следствиями социального движения”. (Бюхнер, L'homme selon la science, стр. 222).

Возможно, что в те отдаленные времена, когда человек еще не выделился из среды остального животного мира, когда единственным оружием его были инстинкты питания и размножения и рудиментарный мозг, в котором каждый приобретенный опыт и новое приспособление запечатлевались чрезвычайно медленно, возможно, говорю, что тогда борьба за существование являлась для него вопросом жизни или смерти, и он вынужден был вести ее: убивать, что бы не быть убитым, поедать другого, чтобы не быть с'еденным самому. Если таково было начало истории человечества, то те отдаленные времена по справедливости могут быть названы золотым веком политической экономии, ибо — как уверяют натуралисты — конкурренция была тогда единственным законом, управляющим миром.

Относительно размеров, в каких велась эта конкурренция, существует много гипотез, но, в сущности, неизвестно ничего. Правда, в земле находят человеческие кости, со следами поранений, причиненных первобытным оружием; за то откапываются и такие кости, на которых сохранились следы ран, залеченных, что доказывает, что раненный пользовался уходом близкого ему человека, уходом продолжительным, ибо по рубцам видно, что человек пережил рану; что зарубцевание шло медленно, и что местонахождение раны не позволяло раненому обходиться без посторонней помощи.

Итак, если у колыбели человечества мы находим следы насилия, то находим также следы солидарности и взаимопомощи; таким образом, открыт новый „естественный закон”, о котором политики-комментаторы Дарвина благоразумно умалчивают.