Эвальд Ильенков - Драма советской философии. Эвальд Васильевич Ильенков (Книга — диалог)

Да, мы судили их поступки, Так что захватывало дух, Да, мы толкли, как воду в ступке, До нас дошедший скверный слух.

Слова ласкающие, птичьи, На ум не шли нам. Вдалеке Мы толковали по мужичьи На грубом нашем язык

О белом полотне постели, О верхней вздернутой губе, О гнущемся и тонком теле, На пытку отданном тебе.

О белой и прохладной коже, И о лице с горящим ртом, О яростной последней дрожи И об усталости потом.

Нет, я не каюсь, что руками, Губами, телом встречи ждал. И пусть в меня тот бросит камень, Кто так, как я не тосковал.

А если вдруг такой найдется, От нашей грубости храним, Той, что с войны его дождется, Я не завидую — бог с ни

10.2.44. 6 ч. вечера.

Вот я и на месте. Мне всегда везет. Потому, верно, что ты ждешь. Из Сухиничей письмо не отправил, хоть и написал. Потом как — нибудь расскажу — почему.

Жаль что ты не поехала на вокзал. Все обошлось тихо — мирно, мы даже пообедали там. И, грешным делом, хлебнули с горя немножечко. И без всяких треволнений доехали до места.

Ирка, родная! Какой ты была хорошей в последний день! Все время чудишься ты мне такая — веселая, радостная — и только глубокоглубоко — грусть разлуки…

Захочешь — не забудешь такую..

Сильно тоскливо было мне, когда полетели назад, в ночь, телеграфные столбы, когда уносился вдаль жалобный крик паровоза. Только в такие минуты понимаешь, как сильно любишь.

Вот сказал Симонов — «необходим нехитрый рай для тех, кто послабейдушою». А я в те минуты понял — у меня наоборот, не хватит силзабыть Тебя хоть на минуту. До чего же ты, сатана, хорошая! Иринка, я не буду считать письма — буду писать тебе сразу, как станет очень тоскливо. И от этого немного легче становится.

А ты тоже, наверно, успела соскучиться? Это хорошо. Люби, тоскуй и жди. Тогда обязательно дождешься. И пришли мне непременно твою фотографию. Мне так ее не хватает! Пришли, очень прошу, пришли!

Ирка! Одно запомни: чтобы ни случилось с тобой — обязательно приди. Я ничуть не меньше тебя любить буду. А постарайся все таки не ехать. Ладно?

15.2.44.

Так соскучился я без тебя, без твоих писем…В Москве ты, или уже далеко, напрасными оказались все опасения, или все таки уедешь? Все это очень меня тревожит. Пиши скорее мне, как все уладилось. Очень жду хоть бы строчку.

О себе писать нечего. Сижу на канцелярской работе, скучно до чертиков. Обещали скоро направить в часть, но недели две, верно, придется быть чиновником…

Позавчера сидел я и писал что — то. Вдруг является какой — то старший лейтенант — и докладывает. Слышу — голос какой — то знакомый. Я пригляделся — определенно видел где — то. И вспомнил. Где, когда, он назвал фамилию. Это Алексеев — из нашей, 170–й школы. Я подошел и спрашиваю: «старший лейтенант, это тобой Зою Комскую дразнили?»

…У него до сих пор ее фотографии хранятся. Ты ей обязательно скажи. Адрес — тот же, что и мой. Он не пишет потому, что адреса ее не знает. На старую квартиру, говорит писал — не отвечает.

И еще забавный случай. Пришел генерал. Увидел меня. Постричься, говорит нужно. Я молчу. А он посмотрел и спрашивает: а это что за звездочка на кармане? — Запасная, товарищ генерал… — Запасная, говоришь? А эмблему с погона куда задевал? — и смеется…

…А в общем очень и очень скучно.

Ну что ж, так и буду жить надеждами на тот день, когда снова взбегу по знакомой лестнице, позвоню три раза, и ты сама откроешь. Три звонка — это к тебе. И только я…

Я верно вырвусь отсюда снова весной. Они хотят послать меня в часть, которая рядом с ними все время. Даже адрес, кажется останется у меня тот же, только литер другой. Андрюшка тоже там работает.

Ну, я на все согласен, только бы увидеть еще тебя. Только бы ты была в Москве, остальное приложится. Мне пока везет, и дальше так будет. Я и так всегда был удачником, а с твоей звездочкой мне теперь море по колено…

Так пришлешь ты мне, мучительница ты моя, фотографию? Чтобы только веселая, такая как бываешь, когда уезжаю. Ладно? — И поскорее!

Эх, хочется мне рассказать одну историю, да в письме толком не расскажешь. Приеду — расскажу. Жди трех звонков!

24.2.44.

Сегодня — теплый весенний день, падают капели, небо чертовски голубое, а мне куда больше грустно, чем вчера, когда бушевала и выла тоскливая метель. Почему это так? Я иду по полю один и ругаю себя последними словами за то, каким я был с тобой. Попадается под ноги ком снега — бью его с таким остервенением, будто он один виноват во всем. Таким злым на себя, как сегодня, не был я никогда в жизни! И так мне не хватает сейчас только одного твоего ласкового слова, взгляда твоего…

И особенно сейчас досадно сидеть без дела. Вчера вернулся из полка, от артиллеристов, и так не хотелось оттуда уезжать. Так хочется самому делать все, чтобы приблизить встречу, после которой уже не придется расставаться!

Ирка, ты помнишь есенинское — «я спросил сегодня у менялы»… — оно вдруг мне вспомнилось сегодня.

Я теперь тебя понимаю, как никогда раньше. Эх, слышала бы ты, как я себя кляну!

P.S. Сейчас адрес мой — 13335»К» — но боюсь, что долго здесь не буду. Пиши по старому адресу — 36538–Г!

29.2.44.

Сейчас получил сразу два твоих письма. Так радостно стало на душе! Вся злость на себя сразу пропала. Стал я аж сам себе казаться хорошим (хоть, между нами, зря).

Наконец выгнали из части, где приходилось заниматься с утра до вечера канцелярщиной. Конечно, с одной стороны это плохо — труднее будет вырваться в отпуск. Но не беда. Везло всегда, повезет и впредь. Вот одно досадно — еще тогда на сутки в Москве не остался — пошли бы Берлиоза слушать. Все равно — за семь бед — один ответ — бутылка шампанского…

Да… (мда — а!..) Вчера я еще плевался и кусал себе губы от злости на себя, а сегодня опять «жизнерадостно смеюсь», хоть ты и не советуешь…

3 0.3.44.

Я уж совсем крест на тебе поставил — ну, думаю, где — нибудь в Бесарабии, румын допрашивает… И только послал твоей маме открытку — где, мол, Ирка, — приносят от тебя письмецо. Я уж третью неделю командую взводом. Ношу на рукаве такой же значок, как у тебя на кармане — только побольше — знаешь, что это значит? Ну, не беда, это, может, только временно… До чего же трудно взводом командовать! Мне тут уж и арестов пообещали… Я то, правда, не унываю. Все обойдется.

Ты только пиши мне почаще и побольше! И обязательно фотографию пришли. Я сейчас куда больше нуждаюсь в ласковом от тебя слове, чем там, в городе, где я всю зиму сидел… Целый день кручусь, как заводной: то лошади мои грязные, то пушки заржавели, то в землянках вода по колено. Вот сел я тебе писать — уж зовут: занятия проводить нужно…

Получила ты все мои письма? Я написал не то 3, не то 4 штуки. И два из них — длинные, не то, что ты написала. Ты смотри, не злоупотребляй этим, сатана! Вот с бумагой у меня дефицит. Не на чем писать. Почему — расскажу, если приеду. Ты, в общем, не горюй — жди 3–х звонков. Из одной переделки я уж вышел благополучно, только что сумку полевую пришлось бросить. Вот уж я и проболтался насчет дефицита в бумаге. Ну ладно, расскажу после…