Эвальд Ильенков - Проблема единства бытия и мышления в античной философии

Поэтому-то его анализ категорий часто и сбивается на «определение слов», на доходящее до педантизма выяснение тех оттенков, в которых употребляются такие слова, как «причина», «форма», «начало» и др. На самом деле здесь происходит вовсе не филологический анализ, а испытание типичных, уже прочно откристаллизовавшихся в совокупном духовном развитии всеобщих определений. К своим выводам относительно «подлинного смысла» категорий он движется через тщательное прослеживание тех трудностей, коллизий и антиномий, которые возникли в столкновениях разных определений категорий, в борьбе школ и концепций.

Иными словами, гениальность Аристотеля заключается в том, что он ищет объективные определения категорий именно там, где категории в действительности и возникают, — в совокупном процессе движения теоретического познания, а не в плане познания вещей индивидуальной «душой».

Индивидуальная душа, поскольку она мыслит, уже пользуется категориями, уже каким-то образом приобщена к «всеобщему разуму». Реально же «приобщение» к разуму совершается как процесс усвоения знания. Поэтому-то Аристотель и считает, что теоретическое знание имеет в качестве «предмета», на который оно направлено, само же знание, его принципы, никак не могущие быть выведенными из простого восприятия «вещей» индивидуальной душой.

В итоге и получается законченная концепция объективного идеализма, суть которого заключается в том, что всеобщие определения «вещей» получаются только через исследование «знания». В исследовании «знания» мыслящий ум поэтому и имеет дело непосредственно с «самим собой», но результатом этого исследования выступает не что иное, как «божественная» идеальная схема истинной «умопостигаемой» действительности.

Мистифицирован здесь тот вполне реальный факт, что между индивидуальной «душой», с одной стороны, и миром вещей — с другой, стоит такое «опосредствующее звено», как общество с его развитой культурой. Индивид вообще относится к природе через общество, как член общественно-человеческого организма — и в практическом действии, и в теоретическом восприятии. Иными словами, здесь мы имеем дело с античным прообразом гегелевской концепции.

С этой точки зрения становится понятным известное ленинское замечание по поводу действительной ценности [27] аристотелевской логики: «Логика Аристотеля есть запрос, искание, подход к логике Гегеля…» [8] Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 326.

Действительное завоевание Аристотеля лежит не в его разработке схем «аподиктического» знания, которое он сам считал воплощением абсолютной истины, абсолютно «достоверным» знанием, а как раз в той «диалектике», которую он сам ставил рангом ниже. Ибо «диалектика» в понимании и определении самого Аристотеля и есть способ исследования и «испытания» на истинность различных всеобщих точек зрения — способ, включающий в свой состав выявление и разрешение противоречий в определениях; короче говоря, это и есть тот самый «способ» постановки вопросов, на основе которого и разработаны и «Метафизика», и «Физика», и работа «О душе», и все те гениальные его сочинения, которые составили эпоху в развитии философии.

В учении Аристотеля переплетаются не только различные, но и прямо взаимоисключающие точки зрения на мышление, на его формы, на отношение мышления к объективной реальности. Материалистический взгляд на отношение форм мышления к формам вещей у него то и дело уступает место идеалистическому взгляду на «разум» как на деятельность, направленную только на саму себя, «онтологическое» толкование форм мышления перепутывается с формально-синтаксическим и даже грамматическим их пониманием, мышление рассматривается то с точки зрения его предметной истинности, то с точки зрения чисто психологической формы и т. д. и т. п.

Внутренние противоречия пронизывают и саму «объективную» логику Аристотеля. Внутри его подлинной «логики», т. е. внутри «Метафизики», борются между собой не только взаимоисключающие принципы материализма и идеализма, но также и диалектика с метафизикой. Блестящий мастер диалектики как метода раскрытия и разрешения противоречий в теоретических определениях, он, однако, не может справиться с проблемой совпадения противоположностей и ведет упорнейшую борьбу против Гераклита. Правда, этот принцип «запрета противоречий», который он при этом формулирует, означает у него всего-навсего, что «человек не есть триера», касается только непосредственно эмпирического существования. К бытию вещи «в возможности» он уже неприменим. А это ограничение — при гибком понимании отношения «возможности» к «действительности», которое развивает Аристотель, — сразу же ликвидирует или, [28] во всяком случае, существенно подрывает метафизическое толкование «запрета».

Все это доказывает, что если Аристотеля и можно считать «отцом логики», то «отцом» гегелевской логики он является не в меньшей, а в гораздо большей мере, чем родоначальником так называемой логики формальной. [29]

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 20, с. 537–538.

Плотин. Enn, V.1.81. Ср.: Маковельский А. Досократики. Казань, 1915, ч. II, с. 39.

Платон. Софист, 230 d. См.: Платон. Сочинения. Москва, 1879, т. 5, с. 505.

Гегель Г.В.Ф. Сочинения. Москва, 1932, т. 10, с. 312.

Аристотель. О софистических опровержениях, I, 165а, 3-10.

Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 327.

Аристотель. Метафизика. Москва — Ленинград, 1934, с. 21.

Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 29, с. 326.