Георг Лукач - Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей

Но вступили ли мы в период решающих революционных боев? Настало ли время, когда пролетариат, ценой собственного исчезновения как класса, должен выполнить свою миссию преобразования мира? Ибо не подлежит сомнению, что никакая идеологическая или организационная зрелость пролетариата не может обеспечить решения этой задачи, если такая зрелость и решимость к борьбе не являются следствием объективного социально-экономического положения в мире, настоятельно требующего этого решения. И какое-то одно событие, неважно — победа или поражение, может сделать невозможным решение этой проблемы. Если рассматривать это событие отдельно взятым, то даже его фактическое содержание еще ничего не скажет о том, означает ли оно победу или поражение. Только взаимосвязь с целостной картиной общественно-исторического развития обозначает отдельное событие как победу или поражение во всемирно-историческом масштабе.

Вот почему дискуссия, развернувшаяся в среде российской социал-демократии (которая охватывала тогда как меньшевиков, так и большевиков) еще во время первой русской революции и достигшая своего пика после ее поражения, — дискуссия о том, следует ли датировать (европейскую) революцию 1847 (т. е. до ее решающих событий) или же 1848 годом (т. е. после поражения революции), с неизбежностью вышла за рамки русских проблем в узком смысле слова. Разрешить этот спор можно только на основе того, как решается вопрос о коренном характере нашей эпохи. Ответ на более узкий, собственно российский вопрос, является ли революция 1905 года буржуазной или пролетарской и были ли пролетарски-революционные действия рабочих правильными или "ошибочными", также может быть дан только в этой взаимосвязи. Конечно, резкая постановка этого вопроса уже сама по себе указывает, в каком направлении следует искать ответ. Ибо раскол между правым и левым крылом в рабочем движении все больше начинает принимать и за пределами России форму дискуссии об общем характере эпохи. Дискуссии о том, означают ли известные, все чаще наблюдаемые экономические явления (концентрация капитала, возросшее значение крупных банков, колониализм и т. д.) всего лишь количественный рост показателей "нормального" развития капитализма или же они свидетельствуют о приближении новой эпохи капитализма — мпериализма; следует ли рассматривать все учащающиеся после относительно мирного периода войны (бурская, испано-американская, русско-японская войны и т. п.) как "случайные" и "эпизодические" или же в них можно увидеть первые признаки периода все более насильственных войн. И наконец, если развитие капитализма вступило, таким образом, в новую фазу, достаточны ли прежние методы борьбы пролетариата, чтобы реализовать свои классовые интересы в этих изменившихся условиях? И соответственно являются ли те новые формы классовой борьбы пролетариата, которые возникли перед русской революцией и во время ее (массовая забастовка, вооруженное восстание), событиями чисто местного, специфического значения и, быть может, даже "ошибками" и "заблуждениями", или же в них нужно увидеть первые стихийные, предпринятые по велению верного классового инстинкта попытки масс сообразовать свои действия с положением, сложившимся в мире?

Практический ответ Ленина на взаимосвязанный комплекс этих вопросов известен. Этот ответ яснее всего выражается в том, что едва ли не сразу после поражения русской революции и задолго до того, как смолкли стенания меньшевиков на тот счет, как неправильно было "заходить слишком далеко", Ленин на Штутгартском конгрессе II Интернационала вступил в борьбу за то, чтобы Интернационал занял ясную и резкую позицию в отношении непосредственно угрожавшей опасности мировой империалистической войны и предпринял попытку повлиять на эту позицию в направлении того, что должно быть сделано против этой войны.

Предложение Ленина и Люксембург было принято в Штутгарте и в последующем подтверждено решениями Копенгагенского и Базельского конгрессов. Это значит, что опасность приближающейся мировой империалистической войны и необходимость для пролетариата по-революционному бороться против нее были официально признаны II Интернационалом. Может создаться впечатление, что Ленин и в данном случае был не одинок — так же как и в экономической оценке империализма как новой стадии капитализма. Все левое крыло и даже некоторые центристы и представители правого крыла II Интернационала признавали наличие экономических фактов, лежащих в основе империализма. Гильфердинг попытался разработать экономическую теорию, объясняющую эти новые явления, а Розе Люксембург даже удалось показать весь комплекс экономических вопросов империализма как закономерное следствие капиталистического процесса воспроизводства, то есть органически вписать империализм в марксистскую концепцию истории и представить тем самым конкретно-экономическую основу "теории краха" капитализма. И тем не менее, когда в августе 1914 года — и еще долгое время спустя — Ленин остался совершенно один со своей точкой зрения в отношении мировой войны, это отнюдь не было случайностью. И еще меньше это можно объяснить психологическими или моральными соображениями, тем, что многие, кто раньше так же "правильно" осуждал империализм, теперь из "трусости" поддался колебаниям и т. д. Нет. Позиции отдельных социалистических течений, занятые ими в августе 1914 года, были прямым фактическим следствием их прежнего теоретического, тактического и т. д. поведения.

Ленинская концепция империализма представляет собой выдающееся теоретическое достижение, и в то же время — хотя это может показаться парадоксальным — она содержит, если рассматривать ее как чисто экономическую теорию, сравнительно мало такого, что раньше было совершенно неизвестно. В некотором отношении она опирается на работу Гильфердинга и, повторяем, с чисто экономической точки зрения отнюдь не так подробна, как великолепная разработка марксистской теории воспроизводства, сделанная Розой Люксембург. Превосходство Ленина — и это его теоретический подвиг, не имеющий себе равных, — состоит в том, что он сумел конкретно связать экономическую теорию империализма со всеми без исключения политическими вопросами современности, сделать экономику новой фазы капитализма руководящей нитью для всех конкретных действий в этой критически ответственной обстановке. Исходя из этого, он отвергает, например, во время войны некоторые — крайне левые — взгляды польских коммунистов как "империалистический экономизм"; исходя из этого, он разоблачает каутскианскую концепцию "ультраимпериализма" (возлагавшую надежду на то, что капитал мирным путем придет к созданию всемирного треста, и считавшую мировую войну "случайным" и даже "неправильным" отступлением от этого пути), доказывая, что Каутский отрывает экономику империализма от его политики. Конечно, теория империализма Розы Люксембург (а также Паннекука и других левых) вовсе не является экономистской в более узком, собственном смысле слова. Все они, и Роза Люксембург прежде всего, подчеркивают именно те моменты в экономике империализма, которые обязательно переходят в область политики (колониализм, военная промышленность и т. д.). Однако эта связь не становится у них конкретной. Так, Роза Люксембург безупречно показывает, что вследствие процесса накопления капитала переход к империализму, к эпохе борьбы за колониальные рынки сбыта и источники сырья, за возможности экспорта капитала и так далее стал неизбежным, что эта эпоха — последняя фаза капитализма — является эпохой мировых войн. Но она обосновывает всем этим не более как теорию всей эпохи, теорию этого современного империализма вообще. Однако и она не смогла найти перехода от этой теории к конкретным требованиям дня; "Брошюра Юниуса" в своих конкретных разделах так и не стала логическим следствием "Накопления капитала". Теоретически правильная оценка целой эпохи не конкретизируется ею в ясное понимание тех конкретных движущих сил, которые призваны осознать и по-революционному осуществить практическую задачу марксистской теории.