Георг Лукач - Ленин. Исследовательский очерк о взаимосвязи его идей

Это означает, что даже самые общие философские категории никогда не были для него умозрительно абстрактной всеобщностью, а, напротив, в любой конкретный момент служили средством обращения к практике, ее теоретической подготовки. Когда в дискуссии о профсоюзах он критиковал двойственную, эклектическую "буферную" точку зрения Бухарина, он опирался на категорию целостности. Глубоко характерно, как применяет Ленин эту философскую категорию: "Чтобы действительно знать предмет, надо охватить, изучить все его стороны, все связи и "опосредствования". Мы никогда не достигнем этого полностью, но требование всесторонности предостережет нас от ошибок и от омертвения". Весьма поучительно проследить, как абстрактная философская категория, дополненная с точки зрения теории познания условиями ее применимости, непосредственно выступает как требование, предъявляемое к правильной практике.

Еще гибче, где это только возможно, действует Ленин в ходе дискуссий о Брестском мире. То, что он был прав с точки зрения "реальной политики", выступая против "левых коммунистов", которые требовали, на основании интернационалистских соображений, поддержки близившегося переворота в Германии и революционной войны и были готовы ради этого поставить на карту существование Советской республики в России, стало теперь исторической аксиомой. Но эта правильная практика основывалась у Ленина на теоретически глубоком анализе конкретной ситуации в процессе развития революции в целом. Приоритет мировой революции по отношению ко всем отдельным событиям — это и есть, говорит он, подлинная (и потому практическая) истина, "если при этом не упускается из виду долгий и трудный путь, ведущий к полной победе социализма". Но, рассматривая теоретическое бытие как таковое в тогдашней конкретной ситуации, он добавляет: "Всякая абстрактная истина становится фразой, если ее применяют к какой угодно конкретной ситуации". Таким образом, истина как основа практики и революционная фраза различаются между собой тем, затрагивает ли она теоретически или не затрагивает конкретное содержание неизбежной и возможной в соответствующий момент революционной ситуации. Самое возвышенное чувство, самая беззаветная преданность становятся фразой, если теоретическая сущность ситуации (ее конкретное содержание) не открывает возможности настоящей революционной практики. Она не обязательно может оказаться успешной. Во время первой русской революции после поражения московского вооруженного восстания Ленин страстно выступает против точки зрения Плеханова — "не надо было браться за оружие", — ибо даже это поражение способствовало развитию процесса в целом. Любое аналогизирование, любое смешение абстрактного с конкретным, всемирно-исторического с актуальным приводит к фразе — как, например, нередко возникавшее в ходе дебатов о Брестском мире сравнение Франции 1792–1793 годов с Россией 1918 года. Точно так же, обращаясь к немецким коммунистам, которые после капповского путча 1920 года сформулировали очень толковые, самокритичные тезисы в качестве программы действий на случай его повторения, Ленин ставит перед ними характерный вопрос: откуда вы знаете, что немецкая реакция вообще повторит его?

Чтобы уметь действовать таким образом, Ленин непрерывно учился на протяжении всей своей жизни. Когда в 1914 году началась мировая война, он попадает, пройдя через различные полицейские рогатки, в Швейцарию и, обосновавшись там, считает своей первой задачей правильно использовать этот "отпуск" и изучить "Логику" Гегеля. Или другой пример: после июльских событий 1917 года, живя нелегально в квартире рабочего, он слышит, как тот перед обедом одобрительно говорит о качестве хлеба: "Они не смеют теперь давать плохой хлеб". Ленин поражен и восхищен этой "классовой оценкой июльских дней". Он размышляет о собственном углубленном анализе этих событий и вытекающих из них задач. "Я, человек, никогда не знавший нужды, не думал о хлебе… Но именно к этому, лежащему в основе всего, к классовой борьбе за хлеб, приводит мышление посредством политического анализа, идущее необычайно сложным и запутанным путем". Так на протяжении своей жизни Ленин учится всегда и повсюду: и на гегелевской "Логике", и на том, что думает о хлебе рабочий.

Постоянная учеба, умение всегда вновь и вновь учиться у жизни составляют существенную черту абсолютного приоритета, принадлежавшего практике в жизнедеятельности Ленина. Эта черта уже сама по себе, а тем более характер этой учебы создают непреодолимую пропасть между ним и всякого рода эмпириками и приверженцами так называемой "реальной политики". Ибо о целостности как основе и истинном масштабе (его суждений и действий) Ленин вспоминает не только в полемически-педагогических целях. Перед самим собой он ставит куда более строгие требования, чем перед самым уважаемым из своих оппонентов. Всеобщность, целостность и конкретная одноразовость — таковы решающие моменты, определяющие действительность, в которой приходится и нужно действовать, и потому степень приближения к познанию этой действительности обусловливает подлинную действенность любой практики.

Разумеется, история создает ситуации, которые противоречат известным до того времени теориям. Может возникнуть даже такое положение, при котором станут невозможными действия в соответствии с правильными и правильно познанными принципами. Еще до октября 1917 года Ленин правильно предвидел, к примеру, что в экономически отсталой России будет необходима какая-либо переходная форма типа будущего нэпа. Однако гражданская война и интервенция вынудили Советскую власть пойти на так называемый военный коммунизм. Ленин уступил неизбежности, диктовавшейся фактическим положением дел, но не отступился от своего теоретического убеждения. Все "военно-коммунистическое", что требовалось сложившимся положением, он делал настолько хорошо, насколько это было возможно, но — в отличие от большинства своих современников — ни на минуту не признавал военный коммунизм истинной формой перехода к социализму, будучи полон твердой решимости вернуться к теоретически правильной линии нэпа сразу же по окончании гражданской войны и интервенции. В обоих случаях он действовал не как эмпирик и не как догматик, а как теоретик практики, как претворитель теории в практику.

Так же как "Что делать?" может служить символическим названием всей литературной деятельности Ленина, основная теоретическая идея этой работы является предваряющим синтезом его мировоззрения в целом. Он утверждает, что в стихийной классовой борьбе, выражающейся в забастовках, пусть даже правильно и хорошо организованных, реализуются лишь зародыши классового сознания пролетариата. В ней нет еще "понимания непримиримой противоположности их (рабочих. — Д.Л.) интересов всему существующему политическому и социальному режиму". И вновь именно целостный подход указывает правильное направление классовому сознанию, нацеленному на преобразующую практику; без такой нацеленности на целостное не существует исторически верной практики. Но познание этой целостности никогда не бывает стихийным. Оно всегда должно быть привнесено в практические действия "извне", то есть теоретически.