Александр Кожев - Введение в чтение Гегеля

Р. 260, 4-я строка /с. 190/. — Человек, утративший свое счастливое общественное состояние. [30]Здесь мы попадаем в область вытесненных влечений и идеологий. Жизнь (общественная жизнь) лишилась «sittliche Substanz» /нравственной сущности/ и сосредоточилась в индивидах, оставшихся наедине со своими инстинктами и верящих в то, что они способны осуществить всеобщее «durch sich selbst» — сами в себе и через себя.

(«Bestimmung» /определение/ [31]— двойной смысл: обусловленность (инстинктами) и предназначение человека). Ниже Гегель опишет параллельно: процесс вытеснения инстинктов; процесс взаимной деструкции идеологий. Истина — и есть эта самая деструкция, по крайней мере понимание того, в чем ее суть. Истинным будет лишь целое (связное) всех идеологий, иначе говоря, их полное описание в Феноменологии.

Инстинкт не так силен, как Vernunft, перед разумом он пасует. Так, в ходе истории грабителя сменяет разумный торговец. Дух (Geist) сильнее Природы; он не только выше, но и сильнее. И Дух — это Человек (который овладевает миром посредством борьбы и труда).

Гегель говорит (р. 261, 2-я строка снизу /с. 191/), что главное внимание будет уделено второму процессу (идеологиям). Речь пойдет прежде всего об индивиде, который уже узнал, что такое общественная жизнь, и отдалился от нее. Меньше внимания будет уделено игре влечений в душе (переход из детского состояния во взрослое).

Гегель объясняет почему: диалектика идеологий (в которые «сублимировались» инстинкты) — явление его времени, явление, стало быть, известное, и его легче понять. В главе V, В и С, говорится о «Burger als Bourgeois» /о бюргере как буржуа/ и в первую очередь об интеллектуале (буржуазном). Впрочем, он-то и был наблюдающим Разумом в главе V, А.

В главе V, В, речь пойдет о диалектике: об удовольствии (а; р. 262–266 /с. 192–196/), о чувствах (Ь; р. 266–274 /с. 196–202/), о добродетели (с; р. 274–282 /с. 202–209/).

Конечный пункт: индивид, который ищет самовыражения в действии. Но его действие индивидуально, изолировано; значит, и самовыражение будет чисто словесным: литературным. Он примется писать книги. Это и есть духовное животное царство (глава V, С, а; р. 285–301 /с. 210–224/). Затем ему понравится роль Законодателя (глава V, С, Ь\ р. 301–305 /с. 224–227/). И наконец, он попытается ублажить себя чисто критической деятельностью (глава V, С, с; р. 306–308 /с. 227–230/). (Р. 308–312 /с. 230–232/: переход к главе VI).

a) Die Lust und die Notwendigkeit /Удовольствие и необходимость/ (p. 262–266 /с. 192–196/).

Стихийный характер удовольствия: человек не творит своего счастья, он берет то, что ему дано, и наслаждается им в том виде, в каком оно ему дано. Здесь, таким образом, нет действования: ни борьбы (Господин), ни труда (Раб).

(Таков поначалу Фауст).

Различие между Begierde и Lust — это различие между насилием и «любовью», чистой сексуальностью и эротизмом.

В Удовольствии автономия Сознания (= Человек) упраздняется: в конце концов остается только животное. И тогда никакой разницы с Begierde: рабская зависимость. В отсутствие чего-либо иного (действования) удовольствие отупляет.

Человек Удовольствия имеет перед собой Besitz (предметы собственности), а не просто, как Человек Begierde, вещи, необработанные, неопосредованные реалии. Дело в том, что он живет в обществе, где вещи составляют чью-то собственность (юридическую). И он с ними обходится соответственно: покупает, а не крадет, и т. д.

Общее с Человеком Begierde: удовлетворение мыслится (желается) как непосредственное. Это означает, что (разум- ♦ ный) Человек Удовольствия желает пользоваться предметами (преображенными человеческим трудом), не трудясь, не преобразуя природную вещь своим трудом. Но фактически труд уже вложен в вещь, вот почему она может стать источником «наслаждения», а не потребляться «по-скотски».

Позиция /attitude/ лже-Господина: он не убивает и не насилует; он лишь хочет заручиться общим согласием, которое позволяло бы ему наслаждаться вещами, ничего не делая — как Господин. Но настоящий Господин убивает : он борется за свои удовольствия (за признание).

Идеология, которую вырабатывает Человек Удовольствия: детерминистская и натуралистическая антропология (человек — это животное).

Р. 265–266 /с. 195–196/: переход к Ъ. С необходимостью (Notwendigkeit) смиряются, но думают, что она исходит от Я, а не от Природы, не от враждебного Мира. Это такой субъективный Идеализм в жизни, который свойствен человеку «обойденному»: услады — не про него, но ни бороться, ни трудиться он не желает.

Природная «необходимость» = теоретический Идеализм (субъективный);

Общественная «необходимость» = «практический» Идеализм (субъективный).

b) Das Gesetz des Herzens, und der Wahnsinn des Eigendunkels /Закон сердца и безумие самомнения/ (р. 266–274 /с. 196–202/).

Человек Сердца /L'Homme-au-«coeur tendre»/; он уже критикует Общество, но критика эта — чисто словесная; и все же она представляет собой некое «действование», ибо отрицание. Человек Сердца деятельнее Человека Желания, стало быть, он сознательнее и «истиннее». Он хочет осуществиться как отдельный («единственный и неповторимый») индивид, но думает, что если он сам по себе что-то и значит, то только благодаря своей критике общества. Ради сохранения своей значимости он фактически будет желать сохранения критикуемого им общества, поскольку эта критика для него важнее всего. Либо он постарается устроить так, чтобы его критика не имела последствий, либо, если таковые все-таки наступают, в упор не видит их и продолжает ругать новое общество. Но все это только слова. Действовать он не желает.

Чем он отличается от Человека Желаний.

С одной стороны, тем, что он — «сердешный», это, впрочем, дело случая: не сумел осуществить своих желаний. С другой стороны, и это более существенно, он противопоставил нечто Миру данностей (Обществу) — он противопоставил ему утопию. Утопию, так как ему нет никакой нужды знать что-либо о том, что связывает его идеал с реальностью, т. е. знать что-либо о способах осуществления идеала. Ему не надо менять ни общества, ни самого себя. (Борясь с детерминирующим его Обществом, индивид меняется и сам; отсюда проистекает освободительное значение революционной борьбы). Он же — не революционер.

Если индивид уродился таким, что не может приспособиться к обществу, то это — безумец (или преступник). Его идея безумна (или преступна). Если индивид претворяет ее в жизнь, изменяя «критикуемое» им общество, он изменяется и сам, и его идея перестает быть безумной, потому что отныне она соответствует действительности. Напротив, утопия — безумна «до конца», ибо она пребывает в непрестанном разладе с действительностью: перед нами экзистенциальная критика утопии.

Человек Сердца не может жить в своем идеале (утопическом): он фактически живет в обществе, в рамках того самого порядка, который он критикует, и благодаря этому порядку. Налицо, стало быть, глубокое внутреннее противоречие. Отсюда безумие. Он считает действительным то, что недействительно, [32]а свою собственную повседневную жизнь — недействительной. В своей исключительности он противостоит целому миру, он «лучше» всех — безумие самомнения. Общество и Мир нехороши, потому что я себе в них не нравлюсь, потому что я не нахожу в них для себя удовольствия. Человек Сердца = неудавшемуся Человеку Удовольствия: бегство в морализирующую утопию.