Александр Кожев - Введение в чтение Гегеля

Это чистое понятие признавания, удвоения самосознания в его единстве, и нужно теперь рассмотреть в том виде, в каком его процесс является для самосознания. [То есть не говорящему об этом философу, а сознающему себя человеку, который признает другого человека или заставляет его признать себя.]

Оно представит собой прежде всего сторону неравенства обоих [самосознаний] [т. е. двух людей, которые борются за признание] или распадение среднего термина [представляющего собой обоюдное признание] на крайние [две противные стороны], которые, как крайние, противоположны друг другу и из которых один есть только признаваемое, другой — только признающее. [Поначалу человек, который хочет заставить другого признать себя, со своей стороны не выражает ни малейшего желания признавать его. Если он победит, признание вовсе не будет взаимным: победителя признают, но он не признает того, кто его признал.]

Самосознание есть прежде всего простое для-себя- бытие, равное себе самому благодаря исключению из себя всего другого [отличного от него]; его сущность и абсолютный предмет для него есть «я» [Я, отделенное от всего и противопоставленное всему тому, что не есть Я], и в этой непосредственности или в этом бытии /&ге-с1оппё/ [которое не является результатом деятельного созидания] своего для-се- бя-бытия оно есть «единичное» /entite-paiticulidre-et-zWee/- То, чтб есть для него другое, есть в качестве предмета несущественного, отличающегося характером негативного. Но [в рассматриваемом случае] другое есть также некоторое самосознание; выступает индивид против индивида. Непосредственно выступая таким образом, они существуют друг для друга в модусе (Weise) обыкновенных предметов; они суть самостоятельные формы сознания, погруженные в бытие /itre-donne/ жизни /vie-animale/ , — ибо сущий предмет определился здесь как жизнь, — сознания, которые еще не завершили друг для друга движение [диалектическое] абсолютной абстракции, состоящее в том, чтобы искоренить всякое непосредственное бытие и быть лишь чисто негативным бытием равного себе самому сознания, или, другими словами, сознания, которые еще не проявили себя друг перед другом в качестве чистого для-себя-бытия, т. е. в качестве самосо- знания. [Когда два «первых» человека впервые вступают в борьбу, каждый видит в другом лишь зверя, опасного и враждебного, которого нужно истребить, а вовсе не существо, которое обладает самосознанием и представляет собой самодостаточную ценность.] Каждое, конечно, достоверно знает себя самого, но не другого, и потому его собственная достоверность о себе еще не обладает истиной [т. е. она еще не раскрылась как реальность, или иначе говоря некая сущность, объективно, интерсубъективно, читай, всеобще признанная, стало быть, существующая и действительная ], ибо его истиной [представления, составленного им о себе самом, значимости, которую он себе приписывает] было бы только то, что его собственное для-себя-бытие проявлялось бы для него как самостоятельный предмет, или, чтб то же самое, предмет проявлялся бы как эта чистая достоверность себя самого. [Необходимо, значит, чтобы он отыскал во внешней, объективной реальности то сокровенное представление, которое он составил о себе самом]. Но, согласно понятию признавания, это возможно лишь при том условии, что как другой для него, так и он для другого, каждый в себе самом завершает эту чистую абстракцию для-себя-бытия благодаря своему собственному действованию и, в свою очередь, благодаря дейст- вованию другого.

[ «Первый» человек, впервые сталкивающийся с другим человеком, уже полагает себя самодостаточным и приписывает себе абсолютную значимость; можно сказать, что он считает себя человеком и обладает «субъективной достоверностью» по поводу собственного бытия. Но достоверность — еще не знание. Приписываемая им себе значимость может оказаться иллюзорной, составленное о себе самом представление — ложным или безумным. Чтобы быть истинным, это представление должно раскрывать какую-то действительность или что-то существующее, которое значимо и существует не только для себя самого, но также и для других, отличных от него сущих. В данном случае человек, чтобы воистину, подлинно быть «человеком» и знать себя таковым, должен навязать созданное им о себе самом представление другим, он должен заставить других (в идеальном предельном случае — всех других) признать себя. А лучше сказать, он должен преобразовать этот не признающий его мир (природный и человеческий) в такой, который бы его признал. Это преобразование враждебного человеческим замыслам мира, приведение его в согласие с ними, называется «действием», «деятельностью». И это действие — человеческое по сути своей, ибо очеловечивающее /humanisartrice/, че- ловекообразующее — начинается с навязывания себя «первому» встреченному другому. И коль скоро этот другой, будучи существом человеческим (точнее, желая им быть, полагая себя таковым), должен вести себя точно так же, то «первое» челове- кообразующее действие неизбежно принимает форму борьбы, борьбы не на жизнь, а на смерть двух существ, притязающих на то, чтобы быть людьми, борьбы, ведущейся исключительно из соображений престижа, ради «признания» себя противником. И действительно: ]

Но проявление себя как чистой абстракции самосознания /l'Etre-pour-soi/ [2]состоит в том, чтобы показать себя чистой негацией своего предметного модуса /son mode-d'etre objectif-ou-chosiste/, или показать себя не связанным ни с каким определенным наличным бытием /existence /, не связанным с общей единичностью наличного бытия вообще, не связанным с жизнью. Это проявление есть двойное действо- вание: действование другого и действование, исходящее от самого себя. Поскольку это есть действование другого , каждый идет на смерть другого. Но тут имеется налицо и второе действование — действование, исходящее от самого себя , ибо первое заключает в себе риск собственной жизнью. Отношение обоих самосознаний, следовательно, определено таким образом, что они подтверждают самих себя и друг друга в борьбе не на жизнь, а на смерть.

[ «Подтверждают себя» — значит проявляют себя таким образом, что превращают чисто субъективную достоверность каждого, его убежденность в собственной значимости в объективную, или всеобще значимую и всеобще признанную, истину. Истина — это раскрытие какой-то реальности. Так вот, человеческая реальность создается, учреждается не иначе как в борьбе за признание и посредством связанного с этой борьбой риска жизнью. Истина человека, или раскрытие его реальности, предполагает, следовательно, борьбу не на жизнь, а на смерть. Вот почему] они должны вступить в эту борьбу, ибо достоверность самих себя, состоящую в том, чтобы быть для себя /exister pour, soi/, они должны возвысить до истины в другом и в себе самих. И только риском жизнью подтверждается свобода, подтверждается, что для самосознания не бытие /Vetre-donne/ [налично-данное, не созданное сознательным волевым действием], не то, как оно непосредственно [естественно, не опосредовано отрицающим данность действием] выступает [в мире данностей], не его погруженность в простор жизни есть сущность, а то, что в нем не имеется ничего, чтс5 не было бы для него исчезающим моментом, — то, что оно есть только чистое для-себя-бытие. Индивид, который не рисковал жизнью, может быть, конечно, признан личностью, но истины этой признанное™ как некоторого самостоятельного самосознания он не достиг. Каждое должно в такой же мере идти на смерть другого, в какой оно рискует своей жизнью, ибо другое для него не имеет большего значения, чем оно само; его сущность /r^alite-essentielle/ [т. е. его признанные человеческие реальность и достоинство] проявляется для него как нечто другое [как другой человек, который его не признает и который, следовательно, от него не зависит], оно — вовне себя [пока другой не «вернул» его себе, признав его, дав ему понять, что он признан, показав ему таким образом, что он от него зависит, что он — не вовсе другой], оно должно снять свое вовне-себя-бытие; другое [отличное от него] есть многообразно запутанное и сущее [в природном мире] сознание; оно должно созерцать свое инобытие как чистое для-себя-бытие или как абсолютную негацию. [Это означает, что человек человечен только в той мере, в какой он хочет навязать себя другому человеку, заставить его признать себя. Поначалу, пока еще признания нет, все его помыслы — о другом, ведь от того, будет ли он признан этим «другим», зависит быть или не быть ему человеком, в «другом» — весь смысл его жизни. Следовательно, он весь — «вовне себя». Но речь идет о нем самом, о его бытии и значимости, они нужны ему не вовне, а в нем. Он, стало быть, должен снять собственное «инобытие». Это значит, что он должен заставить другого признать себя и в самом себе обрести достоверность признания его другим. Но признание это принесет ему удовлетворение только тогда, когда он будет знать, что признавший его другой — тоже человек. Так вот, поначалу он видит в нем только животное. Чтобы разглядеть в другом человека, он должен убедиться, что тот также хочет заставить его признать себя, что он также готов к риску, к «отрицанию» своей животности, к борьбе за признание своего человеческого для-себя-бытия. Следовательно, он должен «подстрекать» другого к борьбе, навязывать ему смертный бой, в который вступают из чисто престижных соображений. А когда ему это удастся, то, чтобы не погибнуть самому, он обязан убить другого. При таких условиях у борьбы за признание не может быть иного исхода, кроме смерти одного из противников или обоих сразу.] Но это подтверждение смертью в такой же мере снимает истину [или раскрытую действительность], которая должна была отсюда следовать, как тем самым и достоверность себя самого вообще, ибо подобно тому как жизнь есть естественное положительное утверждение (Position) сознания, самостоятельность без абсолютной негативности, так и смерть есть естественная негация (Negation) его, негация без самостоятельности, негация, которая, следовательно, остается без требуемого значения признава- ния. [Стало быть, если оба противника гибнут в борьбе, «сознание» упраздняется полностью, так как человек после смерти — не более чем бездушное тело. И если один из противников остается в живых, убив другого, он уже не может быть им признан — мертвый не в состоянии признать победу победителя. Удостоверение победителя в собственных бытии и значимости остается, следовательно, чисто субъективным и, таким образом, лишенным «истины».] Хотя благодаря смерти достигается достоверность того, что оба рисковали своей жизнью и презирали ее и в себе и в другом, но не для тех, кто устоял в этой борьбе. Они снимают свое установленное в этой чуждой существенности сознание, которое есть естественное наличное бытие, или: они снимают себя [ведь человек реален лишь постольку, поскольку он живет в мире природы. Конечно, этот мир ему «чужд», он должен подвергать его не- гации, преобразовывать, сражаться за то, чтобы осуществиться в нем. Но без этого мира, вне этого мира человек — ничто] и снимаются в качестве крайних терминов, желающих быть для себя [т. е. сознательно и независимо от остальной вселенной.] Но тем самым из игры смены исчезает существенный момент — момент разложения на крайние термины противоположных определенностей — и средний термин смыкается в некоторое мертвое единство, которое разлагается на мертвые, лишь сущие, не противоположенные [друг другу в действии, посредством и для действия /dans, par et pour/, в ходе которого один попытался бы «снять» другого, «утвердив» на его месте себя самого, утвердиться путем снятия другого] крайние термины; и оба не отдают себя друг другу и не получают себя обратно друг от друга через посредство сознания, а лишь равнодушно как вещи предоставляют друг другу свободу. [Ибо смерть стала теперь всего лишь чем-то неосознанным, живущий равнодушно отворачивается от нее, так как не может ждать чего-либо от нее для себя.] Их дело — абстрактная негация, — не негация [свершившаяся] сознания, которое снимает так, что сохраняет и удерживает снятое и тем самым переживает его снимаемость. [Это «снятие» является «диалектическим». «Снять диалектически» — означает снять, сохраняя снятое, которое возвышено /qui est sublime/ в этом сохраняющем снятии, или снимающем сохранении и через его посредство /dans et par/ Диалектически снятая сущность отменена в том, что в ней было случайного, лишенного смысла, «ума-лишенного», она упраздняется как «непосредственная» природная данность, но в ней сохранено все существенное, значимое и значительное, — она опосредована отрицанием, облагорожена или возвышена до некоторого более «содержательного» /comprfhensif/ и вразумительного /comprehensible/ состояния, нежели просто налично-данная позитивная и статичная непосредственная реальность, которая не была результатом творческого, т. е. отрицающего данность, действия.