Фредерик Коплстон - История философии. Древняя Греция и Древний Рим. Том I

4. Автор этой книги придерживается томистской точки зрения, которая гласит, что вечная философия существует и этой философией является томизм в широком смысле этого слова. Но автор хотел бы сделать два замечания по этому поводу:

а) утверждение, что философия томизма является вечной, вовсе не означает, что эта система ограничена рамками какой–либо исторической эпохи и не способна к дальнейшему развитию;

б) вечная философия после средневекового периода развивалась не параллельно и не в отрыве от современной философии, а внутри ее и с ее помощью. Я хочу этим сказать не то, что философию Спинозы или Гегеля, к примеру, можно понять только с помощью томизма, а то, что если философы, отнюдь не считающие себя «схоластами», используют истинные принципы и приходят к правильным выводам, то эти выводы должны рассматриваться как принадлежащие вечной философии.

К примеру, у святого Фомы Аквинского есть некоторые рассуждения о государстве, и, не имея никакого намерения критиковать его принципы, мы тем не менее прекрасно понимаем, что в XIII веке нельзя было разработать детальную философскую теорию современного государства. Да и с практической точки зрения совершенно немыслимо, как такая теория, построенная на принципах схоластики, могла бы быть воплощена в жизнь, пока не возникло само современное государство и нынешнее отношение к нему. Только после того, как мы на своем собственном опыте убедились, что такое либеральное государство, а что – тоталитарное, а также изучили соответствующие политические теории, мы смогли понять тот скрытый смысл, который содержится в немногочисленных высказываниях святого Фомы на эту тему, и можем теперь разработать тщательно продуманную схоластическую теорию современного государства. Эта теория будет содержать все то положительное, что имеется в других теориях, но будет избавлена от их недостатков. В результате такая теория государства будет не простым развитием схоластических принципов в полной изоляции от современной исторической ситуации, но развитием этих принципов с учетом исторических условий, развитием, достигнутым на основе использования оппозиционных теорий. Если принять эту точку зрения, мы сможем поддерживать идею вечной философии, не обрекая себя, с одной стороны, на узость взгляда, ограничивающего вечную философию рамками определенного исторического периода, а с другой стороны, на гегелевское понимание философии, которое строится на утверждении, что Истина в данный конкретный момент абсолютно недостижима (хотя сам Гегель, похоже, думал совсем по–другому, в чем и проявилась его непоследовательность).

1. Первое, что следует подчеркнуть, – это необходимость учитывать исторические условия, в которых возникла та или иная философская система, и ее связь с другими системами. Этот принцип уже упоминался и не требует дальнейших разъяснений: нет никакого сомнения в том, что воззрения и смысл философии того или иного мыслителя можно правильно понять только в том случае, если знать те исторические условия, в которых он жил. Уже приводился пример с Кантом; мы только тогда сможем понять, как создавалась его теория a priori, если примем во внимание историческую ситуацию того времени. В те годы появилась критическая философская система Юма; рационализм, господствовавший на континенте, потерпел полное банкротство, а математика и Ньютонова физика давали достоверные результаты. Аналогичным образом мы можем лучше понять философию жизни Генри Бергсона, если рассмотрим ее в связи с предшествовавшими ей механистическими теориями и французским спиритуализмом.

2. Для более эффективного изучения истории философии необходимо испытывать определенную эмпатию по отношению к изучаемому философу, иными словами, уметь понять его психологию и склад ума. Желательно также, чтобы историк философии имел некоторое представление о философе как о человеке (конечно же знать все обо всех мыслителях невозможно). Это помогает «вжиться» в изучаемую систему, позволяет рассмотреть ее как бы изнутри, уловить только ей присущий «аромат» и характерные черты. Мы должны попытаться поставить себя на место изучаемого философа и рассмотреть его идеи, как если бы они родились у нас самих. Способность к сопереживанию, умение мысленно перевоплотиться в своего «героя» особенно необходимы философу–схоласту для понимания современной философии. Если такой философ, к примеру, исповедует католическую религию, то современные системы или по крайней мере некоторые из них покажутся ему поначалу причудливыми и даже уродливыми, во всяком случае, недостойными серьезного изучения. Однако если ему удастся (не отрекаясь, разумеется, от принципов своей веры) рассмотреть эти системы с точки зрения их творцов, то у него появится гораздо больше шансов понять их смысл. Однако не следует и слишком увлекаться изучением психологии философа, ибо это помешает вам понять, истинны или ложны его идеи сами по себе, а также выявить логические связи его системы с системами других философов. Психологу вполне достаточно знать психологию того или иного мыслителя, историку же философии – нет. Например, чисто психологический подход может создать впечатление, что система Артура Шопенгауэра – это творение озлобленного, мрачного и разочарованного в жизни человека, наделенного даром слова, эстетическим воображением и проницательным умом, только и всего. При таком подходе может показаться, что философия этого мыслителя – простое отражение определенных состояний его психики. Однако в таком случае будет проигнорирован тот факт, что пессимистическая волюнтаристская система Шопенгауэра явилась, по большому счету, реакцией на оптимистический рационализм Гегеля. Кроме того, не будет учтено то важное значение, которое имеет эстетическая теория Шопенгауэра сама по себе, вне зависимости от того, каким был человек, создавший ее, и, кроме того, будет полностью проигнорирована проблема зла и страдания, исследуемая в системе Шопенгауэра. А ведь эта проблема существует независимо от того, был ли Шопенгауэр разочарованным человеком, лишившимся иллюзий, или нет. Аналогичным образом, хотя знание биографии Фридриха Ницше и служит большим подспорьем для понимания его идей, эти идеи имеют ценность сами по себе, вне зависимости от характера человека, который их высказал.

3. Чтобы проложить свой путь в систему того или иного мыслителя, чтобы до конца понять не только слова и фразы, но и оттенки значений, которые хотел передать автор (насколько это возможно), чтобы изучить детали системы в их связи с целым, чтобы полностью осознать, что породило эту систему и каковы ее следствия, требуется длительное время. Поэтому общим правилом в истории философии, как и в любой другой науке, должна стать специализация историка на той или иной теме. Человек, изучающий, к примеру, философию Платона, должен хорошо знать греческий язык и историю, греческую математику, греческую религию и науку и т. д. Словом, специалисту необходимо иметь обширные знания; однако если он хочет стать настоящим историком философии, то он не должен забывать о главном – умении проникнуться духом изучаемой философии, чтобы подарить ей вторую жизнь в своих книгах и лекциях. Знания необходимы, но одних знаний недостаточно.