Александр Пятигорский - Что такое политическая философия: размышления и соображения

Итак, перехожу к первой теме - абсолютная политическая власть. И заранее вас прошу, никогда не путайте проблему политической власти с проблемой государства. Это совершенно разные вещи. Так, с чего начать разговор на тему «политическая власть»? Разумеется, только с тех случаев, когда она себя заявляет. И все ж таки приходится начать с того, что уже как-то было осмыслено моими предшественниками в политической философии.

Кто пытался после Гегеля, в наше время, дать пусть даже безумно редуцированное определение тому, что такое политическая власть? Вот скажите, дамы и господа, если у вас бы вдруг, у кого-нибудь из вас мелькнула идея такого определения, я бы в ноги упал. Но иногда оно вырывается на интуитивном уровне, как когда-то бедный, действительно замечательный, необыкновенный президент Америки Линкольн говорил: «О, политическая власть - это когда они делают то, что я им говорю». Это слишком редуцированно, но в этом есть и правда. Хотя и не выдерживает феноменологического анализа.

Лет сорок назад американский, не могу его назвать политологом, не хочу оскорблять человека, он себя называл скорее политическим социологом, Стенли Шехтер дал такое определение: «Политическая власть - это когда один человек посылает другого к третьему, чтобы другой заставил третьего делать так, как хочет Первый». Это очень редуцированно, но совсем не так глупо, как может показаться на первый взгляд. Двумя людьми политика не делается, она не делается действователем и объектом действия. Политика начинается там, где появляется третий, где первый говорит Ивану: «Иван, пойди и скажи Петру, если не отдаст коров, то мы его убьем». То есть действует первый на третьего посредством другого. Хотя в моей собственной версии она скорее начинается там, где я говорю другому, как ему действовать с третьим.

Я помню, у Маркеса (прекрасный писатель, но голова плохо работает, хотя воображение гениальное) один простой человек говорит: «А почему вчера Хозе нашли в кафе с перерезанным горлом?». Тот говорит: «Педро, это политика». Вот и заметьте, казалось бы, чушь полная, да? А, между прочим, ведь и Педро, и Хозе с перерезанным горлом знали, что это политика, когда убивают.

Так кто же здесь, прежде всего, властвует над кем? Первый над третьим, конечно. Потому что пока все спокойно, третий ест свою корову, первый говорит: «Дай мне половину». Этого не бывает, никто ему не отдаст половину. Нужен второй в политике. И вот тут я перехожу к самому главному. Кажется, ситуация - элементарнее нет (если кто-нибудь ее не понял, то просто тогда мне надо сложить оружие и никогда больше его не брать в руки). Но есть одно ограничивающее эпистемологическое условие, в отсутствие которого эта ситуация фиктивна: чтобы эта ситуация политической власти была реальной, нужно, дамы и господа, знание о том, что такая власть есть - одно и то же знание у всех троих. Никто и не подумает отдавать вам половину или четверть своей коровы, если он не знает, что первый - есть власть. Первый должен знать, что у него есть власть, второй должен знать, что он делает с третьим, а третий должен знать: да, вот первый прикажет и со мной расправятся. И этот эпистомологический аспект политической власти совершенно необходим. Здесь нужно знание, пусть в сколь угодно мистифицированном виде. Знание, которое образует «поле» политической рефлексии. А если этого знания нет, то не может быть политической власти. С какой стати я кому-то буду что-то давать, подчиняться или, как в случае греко-персидской войны, плыть и эту вонючую Персию на вонючих триерах? Что за вздор? И поэтому я заключаю: политическая власть не существует без знания о политической власти.

Но мы сегодня говорим не о политической власти, а об абсолютной политической власти. То есть с того момента, когда она не только преобладает в политической рефлексии, но и реализует себя как абсолютная. И вот я хочу вам привести один такой четырехступенчатый пример. Представьте себе, 26-27 октября 1917 года, холодина страшная, на ветру плещется плакат «Вся власть Учредительному собранию!» (это потом матросики стали делать коррективы - и правильно совершенно - «Вся власть Сонетам!». Не забывайте, в коллективные субъекты революции включился Петросовет, наиболее активные левые члены которого относились к идее Учредительного собрания крайне отрицательно). Ну, значит, плещется этот плакатик, холодно, наставляем воротник, прочь из этого

Петрограда. Но там уже написано: вся власть Советам. Первая абсолютистская формулировка. И это очень важный момент. Поймите, что он риторический только по форме. Более того, здесь уже фигурирует конкретная форма политической власти, называемая Советами, и она была уже готова. Это первая ступенька.

Вторая ступенька: переносимся из этого страшного петроградского климата в теплую милую Грузию. Читаем роман Фазиля Искандера «Сандро из Чегема». Там есть одна гениальная сцена, о которой мне один английский социолог говорил, что она должна быть включена во все учебники социологии. Помните, шла борьба меньшевиков с большевиками в Грузии. Уже многое осталось позади, и Гражданская война, и поляки, и интервенция, и все что угодно. Грузия. Долгая перестрелка, меньшевики атакуют большевиков, большевики атакуют меньшевиков. Неинтересно. И Сандро - человек минимальной политической рефлексии, но не нулевой - видит, как из избушки выходит человек, небритый, в кальсонах, совершенно ошалелый от усталости и от бессонницы, коммунист, большевик. А эти тут шашками машут в папахах. И Сандро говорит: «Это - власть, другой не будет. Она останется навечно». И он не был мистиком и пророком, он был человеком очень ограниченной, пусть минимальной политической рефлексии. При этом он точно сформулировал в абсолютистских терминах: власть одна, другой нет и не будет. А эти все будут махать шашками, устраивать роскошные парады в Тбилиси, периодически по никому не понятной причине будут стрелять из пулеметов по южным осетинам. Но это необходимо в порядке чисто, я бы сказал, эстетическом.

Переходим в блаженные, хотя и трудные времена, 1936 год. Москва, Большой театр. Вечерние политзанятия. Тема «Диктатура пролетариата». Известный оперный дирижер Сергей Небольсин, такой Интеллигент Иителлигентович Интеллигентов, поправляет пенсне и спрашивает в конце занятия:

Диктатура чего-с, пардон-с? Ему преподаватель говорит:

Пролетариата.

Мерси-с, - отвечает Небольсин.

Значит, политическая власть, в отличие от Петрограда 1917-го и Грузии 1921- го, уже сформулировала себя как диктатура. А «чего-с»? Ну, пусть пока оставим «пролетариата-с». Потому что это уже не имеет ни малейшего значения!

Дальше. Надо же нам как-то идти дальше. 1956 год - все-таки продвинулись, согласитесь. Московская кухня московской коммунальной квартиры, это я наблюдал лично. Выходит на кухню старая большевичка с ленинским религиозным (фу, революционным! - кстати, фрейдистская оговорка) стажем. Конечно, по имени Роза Соломоновна. Конечно, муж репрессирован в 1937-м, конечно, сын погиб на войне - все нормально. Но ее лицо выражает полный энтузиазм. Она держит в руке «Известия»: «Смотрите, впервые за все время советской власти здесь написано не диктатура пролетариата, а диктатура народа». Ну мы, конечно, можем сказать, что она - выжившая из ума идиотка. Но на самом деле она воспроизвела определенный штамп политической рефлексии в отношении фундаментальнейшей идеи абсолютной власти. Ведь уже в это время, 1956 год, оттепель, «диктатура» - это неудобно. Сталин, кстати, этим словом не злоупотреблял, очень часто его вычеркивал. Вообще Сталин очень много вычеркнул из политической риторики ранних советских лет. А тут была «диктатура народа». В то время я не занимался политической философией и не полез смотреть это место в «Известиях». Что я, с ума сошел, у меня дел было по горло!