Мераб Мамардашвили - Лекции о Прусте (психологическая топология пути)

Значит, речь фактически идет о возможности установления закономерных соотношений в области нашей свободы, хотя, казалось бы, в мотивах нашей психологии не может быть никаких законов. Однако ведь мы все в истине, и на эту истину что-то наслоилось, иррадиировалось как ее спектр, где его элементы соединимы кристаллизациями и одно является симптомом другого, распределяется симметрично. Скажем, персонаж в одной части романа и он же в другой части — и только вместе они дают смысл. Но если все это так, тогда понимание располагается вне времени и не является процессом. Пруст считал свой роман симметричным и уподоблял его собору, в котором все архитектурные детали рассчитаны, как у готического собора с его пропорциями вокруг центральной точки. Такой центральной точкой, симметричной фиксацией смыслов, архитектурным центром в романе является дочь Жильберты (Жильберта — это первая любовь Марселя, а впоследствии жена маркиза де Сен-Лу), которая соединяет все — и сложный архитектурный собор, называемый романом «В поисках утраченного времени», покоится на хрупких плечиках этой девочки, отбрасывающей лучи смысла во все стороны, и в сторону Германтов, и в сторону Свана… Симметрия и есть сила упаковки, та символическая структура сознания, которая по определению и по природе обязательно содержит в себе жало бесконечности, или незнаемого, ничто. Это не аналитическая структура сознания, а символическая, потому что и себя и других мы знаем только через качества, которые не анализируемы. Качества, или стиль, или великая мысль природы, или форма жизни — все это явления одного порядка. На это упаковалась в том числе и «склонность Альбертины». Это еще один слой, на котором начнутся кристаллизации. А значит, фиксированные элементы души или раствор уже заданы и приводимы случайностью в тот или иной осадок. Симметричная этому сила и есть сила преобразования в произведении. Пруст говорит, что вся проблема состоит в том, чтобы —

иметь силу, выдержанно заставить себя произвести впечатление через все его последовательные состоянии, которые завершались бы его фиксацией, выражением (III,882).

Проблема именно в этом, а не в умственных добавках и остротах писателя. И такой кусок произведения будет повторяться во всех произведениях. Как у Достоевского есть некая архетипическая сцена, так, по убеждению Пруста, она есть и у Стендаля, и у Жерара де Нерваля.

Мы знаем, что должно иметь смысл все, чего нельзя вызвать. Значит, есть вещи, которые нельзя вызвать, и как раз они самые существенные, они случаются, а поэтому должны иметь смысл. «Иметь смысл» — то есть не считаться просто случайностью. Нельзя вызвать любовь, нельзя вызвать мысль, нельзя вызвать волнение — это не в наших силах. Не в наших силах вызвать любовь, мы не знаем, где и когда мы влюбимся, и в кого влюбимся, не в наших силах это определить. Мы не знаем, где, когда и какая определится мысль — и в то же время она случается. И все это должно иметь смысл. Не может быть, чтобы все это было бессмысленно. Конечно, это не может быть смыслом в моей размерности, потому что то, что случилось со мной, есть конечный элемент моего целесообразного действия. Я организую действия из элементов и средств, и конечным результатом их является достижение той или иной цели. Но я ведь только что сказал, что есть многое, чего мы не можем вызвать, к чему не можем прийти шагами и связью между шагами, хотя именно это — самое главное в нашей жизни: мысль, волнение, любовь и так далее. Тем более, что мы знаем: наше призвание или предначертание — реализовать впечатление.

Все то, что определяется в пространстве и времени, искусство в широком смысле слова — искусство мысли, искусство науки, искусство любви, искусство волнения — это и есть то, для чего создается произведение. В самом начале я определял это еще как opera operans — производящее произведение. Поэтому само произведение является формой жизни или живым существом, великой мыслью природы или бытия. Оно — организованное существо, в отличие от нас, неорганизованных. И если оно есть, то в нас могут возникать эффекты, являющиеся продуктом или результатом функционирования организации, а не результатом стихийных, спонтанных эмердженций, вторжений в поле нашего сознания, совершенно неконтролируемых, распадающихся, бессмысленных вещей. Ведь не случайно Пруст в связи с Гюго, которого он высоко ценил как автора «Созерцаний», говорит: к сожалению, Гюго слишком часто мыслит, а не дает мыслить. «Давать мыслить» — это не намек, не то, что подталкивало бы нас к тому, чтобы мыслить. Нет, Пруст имеет в виду, что Гюго часто мыслит вместо того, чтобы структурой своего произведения создать такую структуру, которая сама внутри себя порождала бы мысль, и тем самым мыслил бы не Гюго, а им скомпонованная и сбитая конструкция; она внутри себя должна порождать новые мысли, лежащие, однако, внутри формы, внутри типа жизни, или внутри великой мысли природы. Это, конечно, не естественный продукт, это — произведение, то есть спиритуализирован-ный, одухотворенный продукт, который в то же время есть материя — не ты мыслишь, а материя, как природа, дает мыслить. Поэтому у Пруста речь идет не о воспоминании о чем-то, но создаются условия и конструкция, которая своим действием по-, рождает то, что мы называем вспомненным. Не вспомнить что-то, а создать акт мысли — если он создан, он будет порождать. Мысли будут проявлениями созданного акта мысли. Такую роль получает у Пруста так называемая непроизвольная память. Я называл это еще эманациями. Эманация и есть продукт созданного акта мысли. Не мысль, произведенная мной, а продукт созданного акта мысли. Нужно создавать, чтобы творить или чтобы творилось. И тогда мы видим смысл, который вне времени. Как Стравинский увидел свою «Весну священную», Рафаэль увидел «Мадонну» и нарисовал то, что увидел, породил видимое.

Все, что Пруст называет непроизвольной памятью, обладает такой структурой, что, уничтожая и прошлое, и настоящее, в силу метафорического сходства, она оказывается целиком вне времени. Так же как смысл, выполняющий видение, находится вне времени. Непроизвольное воспоминание обладает структурой встречи, того, что нельзя вызвать, но что тем не менее случается и не может не иметь смысла. Но может ли человек участвовать в создании условий конструкции, которая порождала бы то, что случается, порождала бы встречу? Конечно, яблоки падают на многие головы. Ньютон со своей теорией встретился, когда упало яблоко. Но чтобы встретиться, нужны двое. Представьте себе: что-то распалось на две половины, расколото — перелом ведь уникален. Одна половина проросла в предмет, а другая в мою душу. Представьте историю моей жизни как историю этих двух вещей, запущенных по сложной параболе, когда встреча и есть иносказание того, что случается. Ведь Ньютон не искал яблоко, как ядерное впечатление своей теории — он встретился с ним. Но, с другой стороны, встретился именно он. Яблоки падали на головы и к ногам многих людей…