Мераб Мамардашвили - Лекции о Прусте (психологическая топология пути)

Теперь я более связно повторю разорванные куски цитаты. Я сказал, что движение, которое вовлекает в себя предметы, мы не замечаем — мы замечаем лишь сами предметы в измененном виде, потому что они каждый раз другие. Это то, что Пруст назвал бы законом изменения. Закон изменения уносит вещи и уносит их индивидуальность, тогда как суть дела, или форма, может быть обнаружена только через индивидуальность. Форма характеризуется своим индивидуальным присутствием или отсутствием. Время стирает прежде всего индивидуальность — если все предоставлено ходу времени, если мы не вмешиваемся в него в смысле гениального усилия и участия в аккомодации акта зрения. Следовательно, пишет Пруст, — …стоит лишь выбрать в нашей памяти произвольно два образа, принадлежащие различным моментам (но в то же время настолько близкие, чтобы изменения их в момент сравнения не были бы заметны), как мы увидим то чудовищное расстояние, которое они пробежали по отношению к нам (III,870).

Чтобы почувствовать значение этого оттенка разнородности, прочитаю другую цитату. Может быть потому, что мы не проживаем наши годы в их непрерывной последовательности, день за днем, но в воспоминании (II,397). которое не подчиняется законам времени, потому что нечто вспомненное, живущее в регистре законов психики, сознания, стареет иначе или сохраняет молодость; если неожиданно сохранившийся молодой облик, устойчивость молодого воспоминания сравнивается с тем, что мы видим реально, то эти две вещи разнородны, они создают, заключает Пруст, разницу даже большую, чем временная, разницу миров, материя которых не будет одной и той же (II,398). Все это показывает, что, поскольку реальность вне наших связей, — метафора и есть реальность.

Нашим прошлым движением мы фактически пришли к точке, где необходим художественный акт. Я показывал, что человек, который хотел бы воссоздать себя, то есть собрать свою жизнь, хотел бы вырваться из темницы иллюзий, представлений, которые созданы не им, но какими-то другими процессами и связями, — человек, который захотел бы это сделать, столкнулся бы с тем, что он не может, с одной стороны, восстановить прошлое, если под прошлым понимается совокупность названий тех событий, которые имеются у него в голове (он не может пройти назад), и, с другой стороны, он не может пройти вперед к смыслу и истине. Потому что в той мере, в какой есть память и нет смысла, нет мысли, — умерло его собственное живое усилие, оно задавлено тяжестью мира. Помните, я говорил вам о дантовской точке, где сошлись все тяжести мира, это нулевая точка, где тяжести сошлись и взаимно уравновесились; там нет ни привилегий, ни качеств, ни свойств. Пруст очень часто сталкивается с этой старой истиной, которая была известна еще Канту. Голый человек находится лицом к лицу с голым миром. Если я хочу иметь Альбертину, то для этого не обязательно быть умным или богатым, потому что существует такая точка, в которой, как выражается Пруст: я один на один с ее упрямой волей, и где, следовательно, все различия нейтрализуются. Старый мудрец Кант говорил, что мужчины очень часто бывают дураками, предполагая, что женщины могут любить их за ум и заслуги. Он имел в виду, что в реальном взаимоотношении людей происходит нечто совсем иное, чем то, что можно было бы измерить наблюдаемыми качествами, свойствами людей: богатством, умом и так далее. Представьте себе, что ничего этого нет, есть только стояние лицом к лицу с миром, и побеждает в этой точке только тот, чье «сердце сильнее».

Из этого факта вытекает очень много следствий. Я формулировал их в виде закона: все устанавливается на уровне нашей собственной души. В этом смысле мы не можем положиться ни на какие внешние события, большие или маленькие, катастрофические или счастливые, а можем лишь высвобождать и развивать свою душу, будучи уверенными, что будущее установится на уровне нашей души. Я снова хочу сослаться на грузинскую историю, чтобы показать, что из таких простейших и, казалось бы, абстрактных метафизических тезисов вытекают объяснительные последствия для очень конкретных вещей. У нас, грузин, и сейчас есть комплекс, мы полагаем, что(для того, чтобы мы стали свободными, нужна какая-нибудь большая катастрофа, которая постигла бы соседнюю большую страну. Хотя однажды это уже было и не помогло, потому что то, что с нами случилось после катастрофы 17-го года, установилось по уровню, к которому мы пришли сами, внутренним развитием наших душ. От великой катастрофы мы не стали ни великими, ни большими, а остались (так как, видимо, не нашлось национальных сил, которые смогли бы поработать в этом направлении) такими, какими были, и потому то, что случилось, по закону капиллярных сосудов, установилось на том уровне, на котором и должно было быть.

Как видите, я показываю вам такие вещи, где большое связано с маленьким. Скажем, какая может быть связь между первой мировой войной и личной авантюрой Пруста с Альбертиной или нашей личной авантюрой? В действительности же через большое и малое проглядывает одна и та же структура — на том уровне, где мы мыслим метафизически, свободно, там, где мы мыслим непредметно. Напомню фразу Пруста: тот, кто обращает внимание на факты, не видит закона. Факт Альбертины и ее упрямой воли совершенно не похож на факт февральской революции или на факт войны. Если мы видим факты, — а мы их видим всегда различными и видим именно как факты, а не что-либо другое, — то не увидим закона. А не увидев закона, мы будем жертвами. Метафизическое мышление или метафизическое видение присутствует в простейших наших восприятиях. Прежде всего, конечно, в тех, которые являются экзистенциальными, в зависимости от которых, тем или иным образом, складывается наша судьба. И поэтому, когда мы читаем, например, Блейка, то обычно, хотя и обращаем внимание на метафорическую сторону поэтической мысли, не видим, что внутри живут организованные по определенным законам смыслы. Вы помните, конечно, строчки Блейка: в зерне песка увидеть вечность и небо в чашечке цветка. Здесь говорится о способности в маленьком увидеть весь космос, или в одном, совершенно отличном от другого, увидеть общее, внутреннюю метафорическую структуру. В этих простейших восприятиях на уровне метафизического видения работает нечто, к необходимости чего мы пришли. В предметном мире мы не можем двигаться ни назад, ни вперед, мы находимся в пустоте, и эта пустота занята особым актом, который я условно назвал художественным и который можно назвать иначе — действием воображения.

И сейчас мы подступили к очень сложному пункту, в нем трудно разобраться, хотя в него все упирается, в нем завязано что-то очень существенное, просто наших человеческих сил, нашего ума часто не хватает на то, чтобы это понять и развернуть. Значит, когда мы не можем найти себя, глядя на видимые вещи, мы обращаемся к невидимому, которое есть какая-то странная подлинная материя мира, из которой состоят события и вещи, но она невидима, ненаблюдаема. Пруст все время крутится вокруг проблемы воображения как чего-то такого, посредством чего мы можем видеть и ухватывать несовершившееся, — глядя на вещи перед нами, видеть их очами воображения. То есть видеть то, что не видно. Воображение есть способность видения невидимого. Не в смысле способности мечты, запредельных грез и фантазий, а совершенно в другом смысле: видеть то, изображение чего держится лишь силой слова. Обратите внимание: ведь для того, чтобы видеть вещи, доступные нашим органам чувств, никаких слов не надо, их даже не нужно называть. Для чего же тогда нужно слово? Зачем оно вообще? По словам Пруста, тогда это просто дубль или бессмысленное удвоение. Если существует предмет, доступный нашим органам чувств, и он же — в регистре слова, значения. У Пруста, особенно когда он сопоставляет то, что называет «имя страны» и «страну имени», все время сквозит эта тема, являющаяся на самом деле пунктом внутренней борьбы за освобождение души. Тема бессмысленного удвоения мира, бессмысленных дублей. Следовательно, мы должны связать в одно целое две разные вещи — слово и продуктивное воображение. Есть воображение репродуктивное, когда я могу вообразить какое-нибудь реально бывшее лицо или событие, а есть воображение продуктивное. Скажем, продуктивным воображением является кентавр или русалка, вообще сотни мифологических существ. Но это только частный пример, ибо продуктивное воображение к этому не сводится.