Карл Маркс - Собрание сочинений, том 5

А чем была бы война с Россией? Война с Россией была бы полным, открытым и действительным разрывом со всем нашим позорным прошлым, была бы действительным освобождением и объединением Германии, установлением демократии на развалинах феодализма и на месте кратковременного иллюзорного господства буржуазии. Война с Россией была бы единственно возможным путем спасти нашу честь и наши интересы по отношению к нашим славянским соседям и особенно к Польше.

Но мы были мещанами и остались мещанами. Мы совершили несколько дюжин малых и больших революций, которых сами испугались раньше чем они были завершены. После того как мы здорово нахвастали, мы ровно ничего не довели до конца. Революция, вместо того чтобы расширить наш кругозор, сузила его. При обсуждении всех вопросов было проявлено самое трусливое, самое ограниченное, самое узколобое филистерство, в результате чего все наши действительные интересы были, конечно, вновь скомпрометированы. С точки зрения этого мелочного филистерства, разумеется, и большой вопрос об освобождении Польши свелся к ничтожным фразам о реорганизации одной части провинции Познань, а наш энтузиазм по отношению к полякам превратился в шрапнель и адский камень.

Повторяем: решением единственно возможным, единственно ограждающим честь и интересы Германии, была война с Россией. На эту войну не отважились, и тогда произошло неизбежное: реакционная военщина, разбитая в Берлине, снова подняла голову в Познани; под видом спасения чести и национальных интересов Германии она подняла знамя контрреволюции и подавила наших союзников, революционных поляков, — и был момент, когда одураченная Германия бурно приветствовала своих победоносных врагов. Новый раздел Польши был совершен, и ему недоставало только лишь санкции германского Национального собрания.

Чтобы поправить дело, у Франкфуртского собрания был еще один выход: надо было исключить всю Познань из Германского союза и заявить, что вопрос о границах является открытым, пока не представится возможность повести об этом переговоры d'egal a egal {119} с восстановленной Польшей.

Но это значило бы требовать слишком многого от наших франкфуртских профессоров, адвокатов и пасторов из Национального собрания! Соблазн был слишком велик: они, мирные бюргеры, никогда не нюхавшие пороха, должны были простым голосованием завоевать для Германии страну в 500 кв. миль, присоединить 800000 «нетцких братьев», польских немцев, евреев и поляков, хотя и в ущерб чести и действительным, непреходящим интересам Германии, — какое искушение! — Они поддались ему, они санкционировали раздел Польши.

По каким мотивам — это мы увидим завтра.

Кёльн, 21 августа. Оставляя в стороне предварительный вопрос, должны ли были познанские депутаты принимать участие в обсуждении и голосовании, перейдем прямо к дебатам по главному вопросу.

Г-н Штенцель в качестве докладчика открыл прения страшно путаной и неясной речью. Он выступает в роли историка и добросовестного человека, говорит о крепостях и полевых укреплениях, о добре и зле, о симпатиях и немецких сердцах; возвращается к XI веку, чтобы доказать, что польское дворянство всегда угнетало крестьян; использует несколько скудных фактов из польской истории для оправдания бесконечного потока самых плоских общих рассуждений о дворянстве, крестьянах, городах, благодеяниях абсолютной монархии и т. п.; запинаясь и путаясь на каждом шагу, он оправдывает раздел Польши; он столь запутанно излагает положения конституции 3 мая 1791 г., что депутаты, которые и до того ее не знали, теперь уже вовсе не понимают, в чем дело; он хочет перейти к великому герцогству Варшавскому, но тут его прерывает громкий возглас: «Это уж слишком!» и замечание председателя.

Великий историк, пришедший в полное замешательство, продолжает свою речь в следующих трогательных выражениях:

«Я буду краток. Теперь спрашивается: что нам делать? Это вопрос совершенно естественный» (буквально!). «Дворянство хочет восстановить польское государство. Оно утверждает, что является демократичным. Не сомневаюсь в том, что оно искренне так думает. Однако, господа, естественно (!), что иные сословия создают себе большие иллюзии. Я всецело верю в их искренность, но если князья и графы должны слиться с народом, то я не знаю, как произойдет это слияние» (а какое, собственно, дело до этого г-ну Штенцелю!). «В Польше это невозможно» и т. д.

Г-н Штенцель изображает дело так, как будто в Польше дворянство и аристократия едины суть. «История Польши» Лелевеля, которую цитировал сам г-н Штенцель, «Спор между революцией и контрреволюцией в Польше» Мерославского [199]и много других новейших сочинений могли бы научить уму-разуму «человека, который в течение многих лет занимается историей». Большинство «князей и графов», о которых говорит г-н Штенцель, — это как раз те, против кого польская демократия сама ведет борьбу.

Надо поэтому, полагает г-н Штенцель, махнуть рукой на дворянство вместе со всеми его иллюзиями и основать Польшу для крестьянства (присоединяя к Германии одну часть Польши за другой).

«Протяните же лучше руки бедным крестьянам, чтобы они окрепли, дабы им, быть может (!), удалось создать свободную Польшу и не только создать, но и сохранить ее. Это, господа, и есть главная задача!»

И, сопровождаемый торжествующими возгласами национал-болтунов обоих центров [200]: «Прекрасно!», «Превосходно!», упоенный победой историк покидает трибуну. Изобразить новый раздел Польши как благодеяние для польских крестьян — этот поразительно бессмысленный оборот дела должен был, конечно, тронуть до слез исполненную благодушия и человеколюбия массу, образующую центр Собрания!

Па трибуну поднимается г-н Гёден из Кротошина, польский немец чистейшей воды. После него выступает г-н Зенф из Иновроцлава, прекрасный образец «нетцкого брата», который не способен ни на какой обман, который записался, чтобы выступить против предложения комиссии, а высказался за него. В результате один из ораторов, желавший говорить против предложения, был обманным путем лишен своей очереди.

Манера выступлений «нетцких братьев» в Собрании, это — самая забавная комедия на свете, и она лишний раз показывает, на что способен истый пруссак. Все мы знаем, что корыстолюбивая еврейско-прусская мелюзга в Познани боролась против поляков в теснейшем единении с бюрократией, с королевско-прусским офицерством, с бранденбургским и померанским юнкерством, одним словом, бок о бок со всем, что было реакционного, старо-прусского. Предательство по отношению к Польше было первым решительным выступлением контрреволюции, и никто при этом не проявил себя более контрреволюционно, чем именно господа «нетцкие братья».