Марина Курочкина - Тринитарное мышление и современность

От Марины вдруг повеяло такой силой и свободой, что, казалось, ей тесно не только в четырех стенах, но и на земле.

- Помогать, конечно, буду, но я боюсь, что ты станешь мишенью для зависти.

Пока мы разговаривали, подошло время обедать. Я стала разогревать татарское блюдо "Имам упал в обморок" - оно делается из баклажанов, Марина приготовила его еще вчера, когда к нам в гости приходил новый знакомый по имени Игорь, который звал ее работать в свою фирму. Я стала разогревать еду, а сосед снизу включил музыку на всю громкость, понеслись слова его любимой песни:

292

Ты была кассиршей, Таечка святая, Стала ты банкиршей, Тая золотая...

Марина встала, чтобы плотнее закрыть окно, и увидела коршуна, который терзал воробья, эта птица уже несколько раз прилетала к нашему окну, вероятно из Кузьминского парка.

- Опять эта ужасная сцена, - сказала Марина и, распахнув окно, попыталась прогнать хищника. Когда коршун вместе с воробьем отлетел в сторону, Марина захлопнула окно и громче включила нашу музыку. Мы продолжили разговор уже за обедом.

- Материя, - говорила Марина, - помогает человеку зафиксировать полеты сознания. Но этого недостаточно для развития. Человеку дана еще и боль, чтобы прожить этот поворот. Я знаю, что буду испытывать боль.

- Но ты не знаешь степени этой боли, - сказала я, - вдруг случится, что заболеешь, не дай бог.

- Я так скорее заболею, если оставить все как есть. Во мне сейчас закручивается новый динамический процесс. Если я буду ему сопротивляться, я действительно заболею... Прежнее себя исчерпало... Моя мама, когда еще была жива, рассказывала, что в детстве, если ей нужно было меня оставить на некоторое время, она давала мне в руки пуговицу, и я могла, сидя на полу, часами ее разглядывать, она мне казалась аленьким цветочком. Но я очень любила в детстве и по двору погонять. Вот и сейчас я хочу внешнего движения. Я научилась жить свободной при тоталитарном обществе; живя в "камере", я не влипала в советскую идеологию. Сейчас засовы открыли, и нет нужды сидеть в кротовой норе. Когда я была в Китае, наш "помогайка" - там так называют китайцев-экскурсоводов - привел нас в чайную, где на стуле кто-то оставил книгу с

293

высказываниями Конфуция, я запомнила параграф одного из них и сверила дома с русским переводом:

Стыдись быть бедным и убогим, Когда в стране есть путь. Стыдись быть знатным и богатым, Когда в ней нет пути.

- Это верно, - сказала я, поглощая баклажаны, - стыдиться богатства надо было в советское время, это означало, что не одному человеку хребет поломал за свою идеологию.

- Сейчас осевое время, и надо эту ось двигать. Все хотят, чтобы все чудесным образом сделалось. Все сопротивляется новому. Трудно прыгнуть из социализма в капитализм, как только дело касается собственной жизни. Сейчас все сетуют, и в этих сетованиях тоже есть отвержение нового, все сопротивляются: армия - по-армейски, дворники - по-дворницки, быдло - по-быдлински. У людей нет желания принимать динамику, люди в основном ищут тихую гавань. Потребность в динамике задавлена Совдепией. У нас люди тянутся к свободе из-под палки.

- Если посмотреть, - сказала я, - то подвижники потому и подвижники, что способны на действия, которые не вписывались в реальную жизнь.

- Конечно, - согласилась Марина. - Если бы Авраам был человек упертый, не динамичный, он ни за что бы не решился принести жертву, потому что традиция, установления противоречили этому. А Христос?! Он тоже совершал непоследовательные действия. Фарисеи думали:

"Вот, не по-людски, заседал бы в синедрионе, "одежды" бы носил, нам умные нужны, а Он с кем разговаривает? Ужас какой-то! Зачем баламутить простых людей?"

- Но я надеюсь, ты не собираешься приносить себя в жертву?

294

- Конечно, нет. Но я осознаю опасность. Меня немного останавливает то, что я подставлю тебя, - будет целыми днями звонить телефон, будут ходить разные люди.

- Меня не это пугает, но какой-то голос внутри говорит, что не надо этого делать... Может, это предостережение?

- Ну хочешь, я сниму квартиру с телефоном, чтобы тебя не беспокоить?

- Нет, я хочу быть рядом с тобой. Я думаю, мне будет

интересно соприкоснуться с совершенно новыми людьми, способными к такого рода риску. Но я очень боюсь за тебя.

- Понимаешь, для меня это - как сальто-мортале, как переход в иную жизнь через смертельный прыжок, я хочу окончательно порвать с советскими установками, с навязанной формой жизни. Это не значит, что непоследовательные действия - единственная форма динамики. Но для меня сейчас идти в бизнес - значит открыть новые возможности. А я люблю крутые повороты...

После обеда мы гуляли у Москвы-реки, обсуждая грядущие изменения в жизни. На набережной мы нашли огромный букет ярко-малиновых флоксов. Марина подняла их с земли и сказала: "Это привет от мамы, она обожала эти цветы и всегда выращивала их на даче".

Поздно вечером к нам приехал Игорь и увез Марину на всю ночь кататься по Москве на машине. Утром они приехали обратно. Марина пришла на кухню, села на пол и, глядя в окно на ветки оранжевой рябины, сказала:

- Все! Я начинаю новую жизнь. Никто и ничто меня не остановит.

III. Ужин при свечах за месяц до гибели Марины

Это был странный день. Я ехала на электричке из Щербинки, с нашей подмосковной квартиры, в редакцию "Московского психологического журнала" за авторскими

295

экземплярами для Марины. Статья называлась: "Некоторые иллюзии взрослых о детях и о самих себе". Марина к этому времени уже занялась бизнесом, и у нее для такого рода поездок не было времени. Почти круглые сутки звонил телефон, постоянные дела, связанные с бизнесом, вытеснили все остальное, даже друзей и знакомых.

На Курском вокзале я встретила Языкову Иру, в прошлом нашу с Мариной "духовную сестру": когда-то мы вместе состояли в экуменической общине, которой руководил Сандр Рига. Мы были "сестрами" почти пятнадцать лет, а сейчас стояли рядом на остановке и даже не поздоровались. И хотя мы не общались уже много лет, меня охватило какое-то тяжелое чувство, слишком много переживаний было связано с теми людьми. Вдобавок я в этот день разбила большую банку меда и очень сильно порезала палец, когда жарила кабачок, и теперь он щипал.

Мы вместе ехали с Ирой в троллейбусе, она уткнулась в какую-то книгу, а у меня перед глазами возник зал суда, тот самый, в котором более десяти лет назад судили Сандра Ригу за религиозную деятельность. Я и Марина тоже проходили по делу как свидетели и участники его деяний. Я вспомнила, как судья смотрела на Марину, казалось, она не могла понять, почему такая симпатичная женщина оказалась в религиозной секте. Она понимала, что в религии могут быть разные люди, но все же должен быть какой-то изъян. "Неужели вам не хочется быть женой и матерью? У нас такие парни в КГБ служат!" - говорила она ей, пытаясь понять, что вынудило Марину на такой странный образ жизни. Со мной ей было как-то проще: художница, а художники, как известно, уши себе отрезают и вообще шизоиды, поэтому я ее не очень удивляла. Я когда-то описала все эти события для экуменического журнала "Призыв". Самого Сандра тогда, в 1984 году, сослали в Благовещенск на принудительное лечение, а Марина, когда с группой психологов участвовала в кампании по выбору