Александр Шевцов (Андреев, Саныч, Скоморох) - Самопознание и Субъективная психология

"…мой друг Лев Михайлович, в момент моего знакомства с ним совсем молодой, тридцатидвухлетний философ, человек совершенно единственный в своем роде, чудак и оригинал, каких свет не производил. В особенности поражало в нем сочетание тонкого, ясного ума и почти детской беспомощности. Упомянутая уже выше крошечная комната Льва Михайловича в мезонине лопатинского дома носила название "детской"(что, впрочем, он всегда упорно отрицал), потому что он жил в ней с детства. Из этой «детской» Лев Михайлович не переезжал никогда и никуда. Умерли отец и мать, сестра Льва Михайловича продала самый дом, где он жил. А он все-таки не переехал и выхлопотал у новых хозяев — общины сестер милосердия- разрешение оставаться в «детской», не представляя себе, как и куда можно их нее переехать.

И разрешение было дано. Когда я уехал, в Москве заканчивался уже год владычества большевиков, но Лев Михайлович продолжал упорно оставаться, как покинутый птенец, в родном гнезде; увы, гнездо давно уже утратило свою теплоту.

Его и в самом деле нельзя себе представить отдельно от этого гнезда, которое органически с ним срослось. Гагаринский переулок, где живет философ, — один из тех очаровательных уголков старой Москвы, которые долее всего противились разрушающему и обезличивающему действию времени. К сожалению, и в этой богоспасаемой московской глуши стали расти огромные, безвкусные небоскребы. И вдруг среди них — живое напоминание о первой половине прошлого столетия, — маленький, уютный барский особняк с изящными колоннами empire, с мраморной облицовкой внутри и с благородными бронзовыми украшениями empire на камине.

Трудно себе представить более яркое, чем этот дом, олицетворение духовного склада самого Льва Михайловича. Он — так же, как и эта изящная постройка, представляет собой явление другого столетия среди безвкусной современности.

Картина современной философии во многом напоминает безотрадный вид современного большого города.

Тут рушится индивидуальность домов, а там — индивидуальность философских систем. Господствующие философские направления чрезвычайно похожи на огромные небоскребы с великим множеством квартир и обитателей. Вот, например, "неокантианство"- многоэтажное казенное здание, где помещается неисчислимое количество почтенных, скучных и ненавидящих друг друга немцев. — Вот, с другой стороны, эм-пириокритицизм — тоже казарменное здание, где живут под одним кровом, но в разных квартирах Авенариус, Мах, Оствальд и многие другие, тоже не особенно друг друга долюбливающие сожители. Было немало попыток завести эти немецкие казармы в Москве. — И вдруг среди всех этих авенариевцев, когенианцев, риккертианцев- своеобразный философский стиль барского особняка, миросозерцание, упорно отстаивающее свою индивидуальность и всеми своими корнями принадлежащее к другому, давно минувшему столетию" (Е. Н. Трубецкой, с. 457–458).

Лев Михайлович Лопатин был одним из глубочайших русских психологов. Но это было то время, когда философы думали о создании науки психологии. Профессор Зеньковский пишет в своей "Истории русской философии": "Надо иметь в виду, что Лопатина можно назвать — без преувеличения — самым выдающимся русским психологом".

Однако, иметь в виду надо, скорее, то, что Лопатин был, по сути, философом, психологией он интересовался лишь потому, что искал в ней обоснование для своей нравственной философии. Поэтому вряд ли можно говорить о том, что после Лопатина осталась или могла остаться психологическая школа.

Разве что школа философии психологии. Но только не при Коммунизме.

У Лопатина большое количество работ так или иначе посвящено обращению в себя, а основным содержанием его философии считали антропологию. Так что рассказать о Лопатине-психологе полноценно можно лишь в большой работе. Поэтому я себя осознанно ограничу лишь одним его сочинением 1902 года — "Метод самонаблюдения в психологии". Однако, как я уже говорил, психология для Лопатина лишь неизбежный инструмент на пути достижения главной цели. Поэтому вначале несколько слов о ней.

Это исследование тоже могло бы быть весьма обширным — к счастью, В. Зеньковский уже проделал его за меня. И проделал настолько блестяще, что я просто приведу ступени развития Лопатинской мысли, как их выделяет Зеньковский.

" Что можно было бы назвать творческим ядром в воззрениях Лопатина? На наш взгляд, в основе всех построений его лежит антропология, понимание человека " (Зеньковский, с. 194).

На психологическим языке я бы задал этот вопрос так: Что двигало Лопатиным? Какова была цель его жизни?

"Центральная идея метафизики Лопатина — творческая сила духа, и основное его этическое убеждение, вдохновенно им не раз выражаемое, — возможность "нравственного перелома",то есть нравственного творчества <���…> надо начинать изучение философии Лопатина с его этики" (Там же).

Что это может значить для нас? То, что целью Лопатина было создание какого-то иного сообщества, поскольку этика, то есть нравственность, есть орудие, которым общество управляет своими членами. Меняем нравственность, меняются люди, меняется общество.

Правда, идеалист XIX века мог и не видеть этой связи так прямо. Он вполне мог считать, что достаточно поменять нравственность лично у себя. Особенно идеалист-философ, знающий Канта и верящий, что нравственность вещь врожденная. Но даже если Лопатин говорит лишь о смене личной нравственности, он меняет ее в соответствии с представлениями о каком-то мире, которому она подходит. Например, о Платоновских Небесах, куда так хочется вернуться случайно затерявшемуся на этой земле небожителю.

Я не хочу подробно останавливаться на этом и отсылаю желающих к "Теоретическим основам сознательной нравственной жизни", которые недавно были переизданы в России. Важно лишь то, что эту нравственную задачу Лопатин отчетливо осознавал как вершину своего целеустроения, а Зеньковский это отмечает как исходные положения его философии.

" Мы стоим перед трудной задачей — осмыслить творческую вдохновляющую силу этических движений при наличии торжествующего на земле зла " (Цит. по: Зеньковский, с. 195).

Это явно не та Картина мира, что двигала творцами Науки. Вот по этому рубежу и была расколота и поделена Россия. Поделена между двумя разными Образами мира, а значит, между двумя разными Богами, делившими этот Мир между собой. Один из них вдохновлял своей силой этические или нравственные движения, другой — естественнонаучное покорение Вселенной.

А как осмыслить эту силу? Джон Стюарт Милль относил этику к «искусствам» в английском смысле этого слова. «Arts» — это, скорее, ремесла, и этика — это не наука, это ремесло, это учение о том, как делать что-то прекрасное из материала, имя которому общество. Если Лопатин последователен, а он последователен, то следующий шаг — это от осмысления перейти к созданию действенного орудия. И этот переход чувствуется в его вопросах: