Дорис Лессинг - Шикаста

Много ли их было?

Он разжал обе ладони один раз, затем второй и, после некоторого колебания, вспоминая и осваивая новый способ мышления, третий. Три десятка.

И долго они здесь пробыли?

О, ужасное, ужасное, долгое-долгое время… Он прикрыл глаза лапами, принялся растирать их ладонями, подвывая от ужаса. Да, и его они изловили, посадили в сделанную из ветвей клетку, издевались, смеялись, тыча в него сквозь прутья заостренными палками. Он раздвинул шерсть на боках, показал зажившие шрамы. Но он сбежал, да еще и выпустил из клеток всех других пойманных птиц и зверей, и все сбежали, и, как я и сам смог заметить, больше не вернулись в эти места. Сам он однажды ночью, тайком, подполз поближе, взобрался на гребень, но ничего не увидел, зато почувствовал себя нехорошо, очень нехорошо, и понял, что место это проклято.

А Большую-Пребольшую Штуковину, которая свалилась с неба, он видел? Может быть, даже и потрогал?

Нет, нет, слишком страшная это вещь. Круглая она, шар — он развел руки, обхватив невидимую сферу. Громадная, больше его пещеры. И — тут он снова всхлипнул — ужасная, ужасная…

Больше он ничего не смог мне рассказать.

Но и этого хватило.

Я сказал своему новому другу, что надо мне отправиться далеко-далеко от этих мест. «Далеко-далеко» оказалось ему непонятным. Он захотел меня сопровождать и действительно отправился со мной, но с каждым днем пути становился все более молчаливым, робким. Одиноким чувствовал он себя вдалеке от родных мест. Но сознавал ли он, что одинок? Где остальные существа его племени? Ведь были же они? Да, были, много, много… Он снова принялся манипулировать ладонями: раз, другой, еще, еще… Много было, много, но все они умерли от болезни, и остался он один. Есть ли еще его народ в горах, он не ведал. Мы карабкались по горам, вверх и вниз, к снегам и обратно к зелени долин; затем горы остались позади, нас встретила пышная зелень нетронутого леса, прерываемого цветущими кустами пустошей; далее начинались душистые джунгли, а за ними, далеко на юге, раскинулось море. О море он не слышал, а из моих разъяснений ничего не смог уяснить.

Мне предстояло вернуться к поселению туземцев, бежавших из Круга, чтобы встретиться с Саис и отцом ее, Давидом. Я уговаривал своего косматого друга следовать за мной, так как рассчитывал, что туземцы с ним подружатся. Саис, во всяком случае, примет его радушно. Но когда мы подошли к холмам, за которыми простирались джунгли, он помрачнел, постоянно отворачивался от меня, артистически представляя ситуацию таким образом, будто это я отворачивался от него. Время от времени он подбегал ко мне, хватал за руку, шел рядом, держась за мою руку, как будто удерживая, сдерживая меня. Слезы вытекали из его больших карих глаз и терялись в густых зарослях на щеках, капали на грудь. Он то принимался стонать, то издавал рык, иногда спотыкался, падал, вскакивал — вел себя очень беспокойно. Наконец он остановился, уставившись на меня, закричал вслед мне, выкликая прощальные приветствия, служившие призывом: Не уходи! Вернись! Я оборачивался, махал ему руками, пока он не превратился в крохотную точку под деревьями, которые тоже казались маленькими с разделявшего нас расстояния. Так он вернулся к своему одиночеству.

В поселении туземцев я появился после полугодового отсутствия. Конечно, беспокоился за Саис и Давида, но от них новостей не поступало. Их, казалось, уже забыли. Я сладил себе укрытие из бревен и земли и временно осел здесь с туземцами, пытаясь информировать их о Канопусе, учить, как следует вести себя, чтобы ограничить влияние Шаммат. Но они ничего не могли усвоить.

Практические навыки эта люди, однако, воспринимали лучше. Я освежил в их памяти забытые азы земледелия и животноводства, показал, как приручать коз, как изготавливать из их молока масло и сыр, научил, как добывать из растений волокна и как делать из них ткань, как эту ткань окрашивать. Показал, как лепить кирпичи и как обжигать их. Все это туземцы знали на протяжении тысяч лет, но прочно забыли за несколько прошедших месяцев. Иногда они насмешливо, не веря, наблюдали за моими усилиями, а затем удивлялись, восхищенно цокали языками, пробуя сыр, щелкая ногтями по обожженным горшкам или поглаживая свежевыделанную кожу.

Саис и Давид вернулись через два года после того, как расстались со мной. Я увидел их, когда они входили в поселение. Тяжело пришлось им в странствиях, и сюда они возвратились, не теряя бдительности. И не зря. Все здесь, не исключая и родни, их забыли. Оба загорели, кожа их обветрилась. Саис выросла, но была все-таки значительно ниже отца. Вообще у туземцев прослеживалась тенденция к снижению роста.

За эти два года они посетили большинство поселений. Шли пешком, путешествовали на спинах животных, на реках и озерах использовали лодки, нигде не задерживались дольше чем на день. Рассказывали людям о Канопусе, наблюдали и применяли Сигнатуру лишь в случае крайней необходимости.

Дважды их прогнали, не слушая, пригрозив смертью, если вернутся.

Видели они и покойников. Ни страха, ни печали, вспоминая мертвых, не выказывали. Так же, как смерть матери вызвала в свое время у Саис не скорбь, а какую-то озадаченность, вид трупа, гнившего на лесной полянке, или группы людей с покойником на носилках вызывали у них попытки осознать, вникнуть, понять. Я пытался втолковать им понятие смерти, но тщетно, ибо их сильные здоровые тела твердо знали, что впереди многие сотни лет жизни, и грубый голос тела заглушал робкий шепот нетвердого, ослабленного потрясениями разума. Округлив глаза, как бы все еще сами не веря в такую бессмыслицу, они сообщали мне, что видели трупы убитых в драках. Да, да, подумать только, бывают люди, которые убивают друг друга!

В некоторых селениях все или почти все, в особенности старики, пристрастились к посещению Камней. Ужасные ощущения, которых сначала боялись, стали для них необходимостью.

Однако нельзя сказать, что повсеместное повторение моих наказов прошло бесследно. Почти везде люди запомнили слова двух странных пришельцев, повторяли их, передавали друг другу. Канопус не велит держать рабов, Канопус запрещает нам… Канопус хочет…

Саис снова и снова повторяла заветные слова и слышала, как их повторяют другие; как люди повсюду шепчут, кричат, декламируют, распевают:

Саис за эти два года выросла во всех отношениях. Отец ее остался все тем же добродушным весельчаком, неспособным ничего удержать в голове, но дочь свою он все время охранял и защищал, потому что «Канопус так велел». Хотя мыслительные способности Саис, разумеется, тоже пострадали во время «беды-невзгоды», как часто обозначал катастрофу фольклор, она осталась рассудительной девушкой, чему в немалой мере способствовала и Сигнатура, хранившаяся в ее поясе. Саис сохранила способность слушать, и я часто беседовал с нею, терпеливо пережидая моменты, когда мозг ее отключался, замыкался на себя, глаза на некоторое время пустели. Затем она как будто встряхивалась, брала себя в руки, и беседа продолжалась.