Карл Маркс - Собрание сочинений, том 3

Немец провещал: увлекаться любовью Нельзя слишком грубо, иначе всегда Она вред наносит здоровью [126].

Разумеется, немецкая философия, облекшись в социалистические одежды, обращается для вида к «грубой действительности», но при этом она всегда держится на почтительном расстоянии от неё и кричит ей с истерическим раздражением: noli me tangere! {344}

После этих научных возражений французскому коммунизму мы находим некоторые исторические разъяснения, блестяще свидетельствующие о «свободной нравственной деятельности» нашего «истинного социалиста», о его «научных занятиях», а также о его независимости от грубой материи.

На стр. 170 автор приходит к «выводу», что «грубый» (ещё раз!) «французский коммунизм» один только и «существует». Конструкция этой априорной истины выполняется с большим «общественным инстинктом» и показывает, что «человек сознал свою сущность». Послушайте только:

«Не существует никакого иного коммунизма, ибо то, что дал Вейтлинг, есть лишь переработка фурьеристских и коммунистических идей, с которыми он познакомился в Париже и в Женеве».

«Не существует никакого» английского коммунизма, «ибо то, что дал Вейтлинг и т. д.». Томас Мор, левеллеры, Оуэн, Томпсон, Уотс, Холиок, Гарни, Морган, Саутуэлл, Гудвин Бармби, Гривс, Эдмондс, Хобсон, Спенс были бы крайне изумлены, resp. перевернулись бы в гробу от удивления, если бы услышали, что все они не коммунисты, — «ибо» Вейтлинг ездил в Париж и в Женеву.

Впрочем, вейтлинговский коммунизм всё же, по-видимому, не вполне совпадает с «грубым французским коммунизмом», vulgo {345} — бабувизмом, ибо он содержит в себе и «фурьеристские идеи».

«Коммунисты были особенно сильны в построении систем или заранее готовых общественных порядков («Икария» Кабе, «Благоденствие», Вейтлинг). Но все системы отличаются догматически-диктаторским характером» (стр. 170).

Высказав своё мнение о системах вообще, «истинный социализм» избавился, разумеется, от труда изучения самих коммунистических систем. Одним ударом он преодолел не только «Икарию» [127], но и все философские системы от Аристотеля до Гегеля, «Систему природы» [128], ботанические системы Линнея и Жюссьё и даже солнечную систему. Впрочем, что касается самих систем, то почти все они появились в начале коммунистического движения и служили тогда делу пропаганды в форме народных романов, вполне соответствовавших неразвитому ещё сознанию только что пришедших в движение пролетариев. Кабе сам называет свою «Икарию» roman philosophique {346} , и судить о Кабе, как о главе партии, нужно не по его системе, а по его полемическим произведениям и вообще по всей его деятельности. Некоторые из этих романов, как, например, система Фурье, проникнуты подлинно поэтическим духом; другие же, как системы Оуэна и Кабе, лишены всякой фантазии и носят на себе печать купеческой расчётливости или юридически-ловкого приспособления к воззрениям класса, который требовалось обработать. В процессе развития партии эти системы теряют всякое значение и сохраняются, в крайнем случае, только номинально, в качестве лозунгов. Кто во Франции верит в Икарию, а в Англии — в планы Оуэна, проповедь которых он сам видоизменял в зависимости от обстоятельств или из соображений пропаганды среди различных классов? Что подлинное содержание этих систем вовсе не заключается в их систематической форме, видно лучше всего на примере правоверных фурьеристов из «Democratie pacifique», которые при всём своём правоверии являются прямыми антиподами Фурье, буржуазными доктринёрами. Истинное содержание всех составивших эпоху систем образуют потребности времени, в которое они возникли. В основе каждой из них лежит всё предшествующее развитие нации, историческая форма классовых отношений с их политическими, моральными, философскими и иными следствиями. Словами о том, что все системы являются догматическими и диктаторскими, ничего не сказано об этом базисе и об этом содержании коммунистических систем. У немцев не было развитых классовых отношений, какие были у англичан и французов. Немецкие коммунисты могли поэтому заимствовать базис своей системы только из условий жизни того сословия, из которого они происходили. И вполне естественно, что вследствие этого единственная существующая немецкая коммунистическая система была воспроизведением французских идей в рамках мировоззрения, ограниченного отношениями мелкого ремесла.

О тирании, которая сохраняется внутри коммунизма, свидетельствует «безумная мысль Кабе, требующего, чтобы решительно все подписывались на его «Populaire»» (стр. 168). Если наш приятель извращает требования, которые ставит своей партии её глава, вынужденный к тому определёнными обстоятельствами и опасностью распыления ограниченных денежных средств, а затем подходит к этим требованиям с меркой «сущности человека», то он, разумеется, должен прийти к тому выводу, что этот глава партии и все прочие члены его партии «безумны» и что, наоборот, в здравом уме находятся только беспартийные фигуры вроде него самого и «сущности человека». Впрочем, из книги Кабе «Моя правильная линия» [129]он мог бы ознакомиться с истинным положением вещей.

В заключение вся противоположность между нашим автором и вообще немецкими «истинными социалистами» и идеологами, с одной стороны, и действительным движением других народов — с другой, резюмируется в следующем классическом положении. Немцы судят-де обо всём sub specie aeterni {347} (соответственно сущности Человека), иностранцы же смотрят на всё практически, в соответствии с реально данными людьми и отношениями. Иностранцы мыслят и действуют для своего времени, немцы — для вечности. Это признание наш «истинный социалист» формулирует так:

«Коммунизм обнаруживает свою односторонность уже в своём названии, обозначающем противоположность конкуренции; но неужели эта ограниченность кругозора, которая сейчас ещё, пожалуй, имеет значение в качестве партийной клички, будет продолжаться вечно?»

После этого радикального уничтожения коммунизма наш автор переходит к его противоположности — к социализму.

«Социализм вводит анархический порядок, который составляет существенное самобытное свойство человеческого рода, а также и вселенной» (стр. 170) и который именно поэтому не существовал до сих пор для «человеческого рода».

Свободная конкуренция слишком «груба», чтобы наш «истинный социалист» объявил её «анархическим порядком».

«Полный доверия к нравственному ядру человечества», «социализм» декретирует, что «соединение полов есть лишь высшая ступень любви и должно быть ею; ибо только естественное является истинным, а истинное — нравственным» (стр. 171).

Довод в пользу того, что «соединение и т. д. и т. д. есть и должно быть», применим решительно ко всему. Например, «полный доверия к нравственному ядру» обезьяньего рода, «социализм» может также декретировать, что встречающийся у обезьян в естественном виде онанизм является «только высшею ступенью любви» к самому себе «и должен быть ею, ибо только естественное является истинным, а истинное — нравственным».