Алексей Лосев - Античная философия истории

Но, может быть, еще интереснее здесь совсем другое. Эта слишком уж абстрактно-всеобщая закономерность всего происходящего и в то же время слишком уж непосредственная воспринимаемость всего происходящего приводила этого абстрактно мыслящего гражданина раннего полиса еще и к толкованию всего субъективного в человеке как прямого результата объективной необходимости. То, что объективно мыслящий древний человек понимал как объективную необходимость, было для него и актом его внутренней свободы. Ведь он еще не знал всех капризов человеческой субъективности и всего субъективного противоречия многому такому, что требовалось или по крайней мере совершалось объективно. Если когда-либо в древнее время и возникало понятие свободы как осознанной необходимости, то именно в античности, и прежде всего в ее раннее рабовладельчески полисное время.

То же самое будет и в эллинистической философии, и прежде всего в стоицизме. Но стоики требовали всячески воспитывать эту объективную осмысленность субъективного переживания. Они употребляли небывалые усилия для того, чтобы человек отказался от своих субъективных капризов и стал прямым, простым, безответным и непосредственным орудием рока. Но в V в. до н.э. в Греции, если и допускались подобного рода субъективные капризы, они уже сами по себе трактовались как прямой результат велений рока и в то же время как прямой результат чисто человеческих и глубочайших переживаний и потребностей самого человека. Тут нечего и некого было воспитывать, а все субъективное совершалось само по себе по своей природе именно так, как оно было и вне субъекта.

Не только человек раннеполисного времени, но и человек эпической культуры и человек мифологического историзма никак не мог себе представить этого дуализма субъекта и объекта. Субъект здесь вполне искренне и непосредственно стремился только к объективной необходимости. Он даже и не понимал разницы между объективной необходимостью и субъективной свободой.

И вот почему, характеризуя философское восприятие историзма, каким оно было в раннеполисную эпоху, мы должны сказать, что это была часто совершенно неосознанная, а иной раз даже и вполне осознанная картина безусловного единства свободы и необходимости. И это было результатом построения слишком абстрактно-всеобщих закономерностей и результатом слишком большой интуитивности и преданности чувственным восприятиям; а что все это вытекало в социально-историческом смысле из самой структуры классически рабовладельческого полиса раннего периода, об этом мы уже достаточно говорили, и повторять это ровно нет никакой необходимости. Только нужно уметь применить эту древнюю диалектику свободы и необходимости к пониманию древнеполисного времени и древнеполисного историзма. Только в этом случае историческое время как система в пределах древнеполисного периода станет совершенно ясной и очевидной. Вера в судьбу и необходимость была только прямым и честным логическим выводом из скульптурно-материалистического мировоззрения.

7. Персонификация времени как философско-художественный результат соответствующих представлений в период ранней и средней классики

В руках филолога имеется один метод получения общего результата раннеполисного и среднеполисного представления о времени, который обычно оценивается слишком низко, но который для нас получает огромное значение. Это обычно называется олицетворением времени, т.е. Времени, которое надо писать с большой буквы. В смысле чисто художественном такая персонификация действительно имеет не очень глубокое значение, как и вообще всякая персонификация в сравнении с полноценными метафорами и поэтическими символами.

Однако нам хочется формулировать не просто художественный, но именно философско-художественный результат древних представлений о времени. А в этом отношении персонификация времени говорит об очень многом. Ведь во всякой персонификации на первом плане - отвлеченное понятие, а это как раз и важно для философского обобщения. Те же художественные элементы персонификации, которые сопровождают известную концепцию времени, не играя большой художественной роли, в значительной мере оживляют исходное общее понятие и заметным образом его конкретизируют. Мы уже столкнулись с приемом олицетворения времени у греческих трагиков. Здесь целесообразно привести эти приемы в исчерпывающем и систематическом виде. Это и станет весьма выразительным заключительным выводом из приведенных ранее художественных и философских текстов.

То, что Время, по Эсхилу, "спит вместе" с Клитемнестрой, страдающей по Ночам ("Агамемнон", 894), еще сравнительно мало говорит об активных функциях Времени. Но когда говорится, что "Время прошло" (имеется в виду греческий глагол, обозначающий "шагание" или "хождение"), то в данном случае у Эсхила имеется в виду уже целый рисунок тех событий, которые происходили у греков перед их отплытием в Трою (там же, 985). Еще активнее выступает Время в том месте у Эсхила ("Хоэфоры", 965), где "Всеисцеляющее Время" должно исцелить и все ужасы в доме Агамемнона. Когда Орест произносит защитительные слова, он утверждает что "Время очищает все одновременно с нашим старением" ("Эвмениды", 286). Не удивительно поэтому, что и справедливость трактуется у Еврипида как "дитя Времени" (фрг. 223), т.е. торжествует только со временем. Больше того, "Время научило Эдипа переносить свои страдания" (Софокл. "Эдип в Колоне", 7).

Получается такое высокое представление о времени, что о нем прямо говорится:

Только боги

Ни старости не ведают, ни смерти,

Все прочее у времени во власти

(там же, ст. 607 - 609, пер. С.Шервинского)

Из этого вытекает далее:

К тебе сегодня благосклонны Фивы,

Но время бесконечное без счета

Ночей и дней родит в своем теченье,

И, рано ль, поздно ль, давнюю приятность

Сразит копье из-за пустого слова

(там же, ст. 614 - 620)

Но Еврипиду Время древнее всего, даже и самих богов.

О, если бы отец времен,

Прародитель, меня, старуху,

Безбрачной девой сохранил!

("Просительницы", ст. 786 - 788, пер. С.Шервинского)

По-гречески здесь точнее: "Время - древний отец дней".

Время в конце концов есть та же самая вечность, и уж во всяком случае не оно зависит от Мойры-Судьбы, но наоборот: Мойра есть дитя Времени.

Сколько у Мойры в руках

Пряжи, и сколько с нею

Времени сын Век

Нитей мотает...

("Гераклиды" ст. 898 - 900, пер. И.Анненского)

Здесь тоже, согласно греческому подлиннику, точнее надо было бы сказать: "Всесовершительница Мойра и Век" (aiAn - вечность), "дитя Времени".

Перед Временем решительно все дрожит.

Беспредельна власть олимпийцев

Над добрым и злым человеком,