Карл Маркс - Собрание сочинений, том 2

Попытки ирландского народа найти выход из существующего отчаянного положения проявляются, с одной стороны, в террористических актах, которые здесь стали теперь повседневным явлением в сельских местностях, в особенности на юге и западе Ирландии: это большей частью убийства непосредственных врагов — агентов и верных слуг землевладельцев, протестантских переселенцев, крупных арендаторов, владения которых составились из картофельных участков сотен согнанных с земли семейств и т. д.; с другой стороны, эти попытки выражаются в агитации за отмену унии с Великобританией [121]. После всего сказанного ясно, что непросвещённые ирландцы не могут не видеть в англичанах своих непосредственных врагов и что для них первым шагом вперёд является завоевание национальной независимости. Но не менее ясно, что никакая отмена унии не сможет уничтожить нищету, а лишь сможет показать, что причину этой нищеты надо искать не вне Ирландии, как это кажется теперь, а внутри страны. Я, впрочем, не стану разбирать здесь вопрос о том, потребуется ли действительное осуществление отделения Ирландии, чтобы привести ирландцев к пониманию этого факта. До сих пор ни чартизм, ни социализм не пользовались в Ирландии особым успехом.

На этом я закончу свои замечания об Ирландии, тем более, что в результате агитации за отмену унии в 1843 г. и процесса О'Коннела бедственное положение Ирландии становится всё более известным в Германии.

Итак, мы рассмотрели положение пролетариата Британских островов во всех отраслях его деятельности и повсюду нашли нищету, нужду и совершенно несоответствующие человеческому достоинству условия жизни. Мы видели, как вместе с ростом самого пролетариата зародилось и росло недовольство, как оно ширилось и приняло организованные формы; мы видели открытую, кровавую и бескровную, борьбу пролетариата против буржуазии. Мы исследовали принципы, определяющие судьбу, надежды и опасения пролетариев, и нашли, что нет никаких перспектив на улучшение их положения. Мы имели возможность наблюдать на ряде примеров поведение буржуазии по отношению к пролетариату и убедились в том, что она заботится только о себе, только о своей собственной выгоде. Но чтобы не быть несправедливыми по отношению к ней, мы должны поближе рассмотреть её образ действий.

Говоря в этой главе о буржуазии, я включаю сюда и так называемую аристократию, ибо она является аристократией, обладает привилегиями только в отношении буржуазии, но не в отношении пролетариата. Пролетарий видит в обеих только имущий класс, т. е. буржуа. Перед привилегией собственности все другие привилегии — ничто. Различие заключается лишь в том, что буржуа в узком смысле слова сталкивается с фабричным и отчасти с горнопромышленным пролетарием, а в качестве фермера — с сельскохозяйственным рабочим, в то время как так называемый аристократ приходит в соприкосновение лишь с частью горнопромышленного пролетариата и с сельскохозяйственным пролетариатом.

Мне никогда не приходилось наблюдать класса более глубоко деморализованного, более безнадёжно испорченного своекорыстием, более разложившегося внутренне и менее способного к какому бы то ни было прогрессу, чем английская буржуазия, — здесь в первую очередь я имею в виду буржуазию в узком смысле слова, в особенности либеральную буржуазию, противницу хлебных законов. Она не видит во всём мире ничего, что не существовало бы ради денег, и сама она не составляет исключения: она живёт только для наживы, она не знает иного блаженства, кроме быстрого обогащения, не знает иных страданий, кроме денежных потерь {168} [122].

При такой алчности, при такой жадности к деньгам ни одно движение души человеческой не может оставаться незапятнанным. Конечно, эти английские буржуа — прекрасные супруги и отцы, обладают всевозможными другими, так называемыми личными, добродетелями и в повседневном общении представляются не менее респектабельными и приличными людьми, чем все остальные буржуа; в деловых отношениях они даже лучше, чем немцы, они не торгуются, не проявляют такой мелочности, как наши торгаши, — но что же из этого? В конечном итоге единственным решающим моментом остаётся всё же личный интерес и в особенности жажда наживы. Я шёл однажды с таким буржуа по манчестерской улице и говорил с ним о скверной, антисанитарной системе застройки рабочих кварталов, об их ужасающем неблагоустройстве и заявил, что мне ещё не приходилось видеть города, застроенного хуже, чем Манчестер. Он всё это спокойно выслушал и, прощаясь со мной на углу, сказал: and yet, there is a great deal of money made here — и всё же здесь зарабатывают очень много денег. До свидания, сударь! — Английскому буржуа совершенно безразлично, голодают ли его рабочие или нет, лишь бы он сам наживался. Все жизненные отношения оцениваются по их доходности, и всё, что не приносит денег, — чепуха, непрактичность, идеализм. Вот почему и политическая экономия, наука о способах наживать деньги, является излюбленной наукой этих торгашей. Каждый из них — политико-эконом. Отношение фабриканта к рабочему — не человеческое, а чисто экономическое. Фабрикант есть «капитал», а рабочий — «труд». И когда рабочий не даёт втиснуть себя в эту абстракцию, когда он утверждает, что он не «труд», а человек, который, правда, обладает в числе прочих черт также способностью трудиться, когда рабочий позволяет себе думать, что его вовсе нельзя покупать и продавать на рынке как «труд», как товар, буржуа становится в тупик. Он не может понять того, что кроме отношений купли и продажи между ним и рабочими существуют ещё какие-то другие отношения; он видит в них не людей, а только «руки» (hands), как он постоянно называет своих рабочих в лицо; он не признаёт, как выражается Карлейль, никакой иной связи между людьми, кроме чистогана. Даже связь между ним и его женой в девяносто девяти случаях из ста находит своё выражение в том же «чистогане». Позорное рабство, в котором деньги держат буржуазию, наложило вследствие господства буржуа свой отпечаток даже на язык. Деньги определяют ценность человека: этот человек стоит 10 тыс. ф. ст. — he is worth ten thousand pounds, т. е. он обладает такой суммой. У кого есть деньги, тот «респектабелен», принадлежит к «лучшему сорту людей» (the better sort of people), «пользуется влиянием» (influential) и во всём задаёт тон в своём кругу. Дух торгашества пропитал весь язык, все отношения выражаются в торговых терминах, в экономических понятиях. Спрос и предложение, supply and demand, — такова формула, в которую логика англичанина укладывает всю человеческую жизнь. Отсюда свобода конкуренции во всех областях жизни, отсюда режим laissez faire, laissez aller [123]в управлении, в медицине, в воспитании и, пожалуй, в скором времени и в религии, ибо господство государственной церкви всё более и более идёт на убыль. Свободная конкуренция не терпит никаких ограничений, никакого государственного контроля, всё государство ей в тягость, для неё всего лучше было бы отсутствие всякой государственности — положение, при котором каждый мог бы эксплуатировать другого, сколько ему вздумается, как, например, в «союзе», проповедуемом милейшим Штирнером. Но так как буржуазия не может обойтись без государства, хотя бы для того, чтобы обуздывать столь необходимых ей пролетариев, то она обращает государство против них, по возможности стараясь держать его от себя подальше.