Карл Маркс - Собрание сочинений, том 2

Представитель «закоснелой» и «жестокосердной» массы, с его меткими упрёками и советами, выпроваживается критикой как массовидный материалист. Не лучше обходится она и с другим, менее злостным, менее массовидным корреспондентом, который, хотя и возлагает надежды на критическую критику, не находит, однако, что она оправдывает их. Представитель такой «.неудовлетворенной» массы пишет:

«Однако я должен сознаться, что первый номер Вашей газеты меня ещё совсем не удовлетворил. Ведь мы ожидали чего-то другого».

Критический патриарх самолично отвечает:

«Что газета не оправдает ожиданий, я знал наперёд, потому что я довольно легко мог представить себе эти ожидания. Люди так истомлены, что хотят получить сразу всё. Всё? Нет! По возможности всё и в то же время ничего. Такое всё, которое не требовало бы труда, такое всё, которое можно было бы воспринять, не проделав никакого процесса развития, — всё, которое можно было бы вместить в одно слово».

В своей досаде на непомерные претензии «массы», которая требует чего-либо или даже всего от «ничего не дающей», из принципа и по природе своей, критики, критический патриарх рассказывает на стариковский манер следующий анекдот: недавно один берлинский знакомый горько жаловался на многословность и излишнюю обстоятельность его произведений (как известно, г-н Бруно из самой ничтожной мнимой мысли делает пухлый труд); г-н Бауэр утешил его обещанием — для большей лёгкости усвоения послать ему потребную для печатного оттиска книги типографскую краску в форме маленького шарика. Патриарх объясняет себе растянутость своих «трудов» плохим распределением типографской краски, точно так же как он объясняет пустоту своей «Literatur-Zeitung» пустотой «нечестивой массы», которая, чтобы чем-нибудь наполнить себя, хотела бы проглотить сразу Всё, а также и Ничто.

Хотя мы отнюдь не отрицаем важности вышеприведённых сообщений, всё же трудно усмотреть всемирно-историческую противоположность в том, что один массовидный знакомый критической критики находит критику пустой, а она, наоборот, обвиняет его в некритичности; что другой знакомый считает «Literatur-Zeitung» не оправдавшей его ожиданий и что, наконец, третий знакомый и друг дома находит труды критики чересчур пространными. Тем не менее, знакомый № 2, проникнутый ожиданиями, и друг дома № 3, который, по крайней мере, желает ознакомиться с тайнами критической критики, образуют переход к более содержательному и более напряжённому отношению между критикой и «некритической массой». Насколько жестокой критика оказалась по отношению к массе с «закоснелым сердцем» и с «обыденным человеческим рассудком», настолько же она окажется снисходительной по отношению к массе, жалобно молящей об избавлении от противопоставления. Масса, приближающаяся к критике с разбитым сердцем, покаянным чувством и смиренным духом, в награду за своё честное стремление удостоится услышать от неё кое-какое взвешенное, пророческое, солидное слово.

Представитель сентиментальной, сердечной, жаждущей спасения массы, виляя хвостом, молит о доброжелательном слове критической критики, молит с сердечными излияниями и поклонами, с возведением очей к небу.

«Почему», — спрашивает он, — «я Вам пишу это, почему я оправдываюсь перед Вами? Потому, что я Вас уважаю и вследствие этого хочу снискать Ваше уважение; потому, что я обязан Вам величайшей благодарностью за Ваше содействие моему развитию и вследствие этого люблю Вас. Вы высказали мне порицание, и моё сердце побуждает меня оправдаться перед Вами… Я весьма далёк от того, чтобы желать навязываться Вам; но я, судя по своему собственному опыту, думал, что Вам самим приятна будет видеть доказательство симпатии со стороны человека, Вам ещё мало известного. Я нисколько не претендую на то, чтобы Вы ответили на это письмо. Я не хочу на отнимать у Вас время, которое Вы можете употребить с большей пользой для себя, ни обременять Вас, ни подвергать себя неприятности видеть несбывшимся нечто такое, на что я надеялся. Можете истолковать моё обращение к Вам как сентиментальность, назойливость или тщеславием (!) «или как Вам будет угодно, можете отвечать мне или нет, — всё равно, я не в силах устоять против влечения отправить это письмо и желаю только, чтобы Вы убедились в той благожелательности, которая продиктовала мне его» (!!).

Подобно тому как божье милосердие испокон веков изливалось на нищих духом, так и на этот раз массовидный, но смиренный корреспондент, молящий со слезами на глазах о критическом милосердии, дождался исполнения своих желаний. Критическая критика благожелательно отвечает ему. Более того. Она даёт ему глубочайшие разъяснения о предметах его любознательности.

«Два года тому назад», — поучает критическая критика, — «было своевременно напомнить о французском Просвещении XVIII века, для того чтобы в разыгравшемся тогда сражении пустить в ход на одном участке также и эти лёгкие отряды. Теперь положение совсем иное. Истины меняются теперь с чрезвычайной быстротой. Что в тот момент было уместным, является теперь промахом».

Понятно, что и тогда было только «промахом», но промахом «уместным», то, что сама абсолютная критика высочайше соизволила назвать эти лёгкие отряды «нашими святыми», нашими «пророками», «патриархами» и т. д. (см. «Anekdota», II, стр. 89) [73]. Кто станет называть лёгкие отряды отрядами «патриархов»? «Уместным» промахом было говорить с энтузиазмом о самоотверженности, нравственной энергии и воодушевлении этих лёгких отрядов, посвятивших «всю свою жизнь размышлению об истине, её разработке и изучению». «Промахом» было, когда критика в предисловии к «Раскрытому христианству» заявила, что эти «лёгкие» отряды «казались непобедимыми», что «каждый сведущий человек поручился бы наперёд, что они перевернут весь мир», и что «казалось несомненным, что им действительно удастся придать миру новую форму». Удастся кому? Этим лёгким отрядам?

Далее критическая критика поучает любознательного представителя «сердечной массы»:

«Если французы и приобрели себе новую историческую заслугу своими попытками создать социальную теорию, то теперь они всё-таки исчерпали себя; их новая теория не была ещё чиста, их социальные фантазии, их мирная демократия далеко ещё не свободны от предпосылок старого порядка».

Критика здесь имеет в виду, если она вообще имеет что-нибудь в виду, фурьеризм, и в частности — фурьеризм газеты «Democratie pacifique» [74]. Последний же очень далёк от того, чтобы быть «социальной теорией» французов. У французов есть социальные теории, а не одна социальная теория. Тот разбавленный водой фурьеризм, который проповедуется в «Democratie pacifique», является не чем иным, как социальным учением части филантропической буржуазии. Народ настроен коммунистически и притом расколот на множество различных фракций. Подлинное движение, включающее переработку этих различных социальных оттенков, не только не исчерпало себя, но оно только теперь настоящим образом начинается. Однако всё это движение найдёт себе завершение не в чистой, т. е. абстрактной, теории, как этого хотела бы критическая критика, а в весьма практической практике, которая никоим образом не станет беспокоиться о категорических категориях критики.