Карл Маркс - Собрание сочинений, том 2

Мы не будем здесь касаться ни истории этой революции, ни её огромного значения для настоящего и будущего. Это будет предметом дальнейшего, более обширного труда. В данный момент мы ограничимся тем немногим, что необходимо для уяснения последующих фактов, для понимания современного положения английского пролетариата.

До введения машин превращение сырья в пряжу и затем в ткань совершалось на дому у рабочего. Жена и дочери пряли пряжу, которую отец семейства превращал в ткань; если он сам её не обрабатывал, пряжа продавалась. Эти семьи ткачей жили большей частью в деревне, близ городов, и могли неплохо существовать на свой заработок, так как местный рынок всё ещё был в смысле спроса на ткани решающим и даже почти единственным рынком, а всесилие конкуренции, проложившей себе дорогу впоследствии в связи с завоеванием иностранных рынков и расширением торговли, не оказывало ещё заметного действия на заработную плату. К этому присоединялось ещё постоянное увеличение спроса на местном рынке, которое шло в ногу с медленным ростом населения и обеспечивало работой всех рабочих; к тому же сильная конкуренция между ними была невозможна вследствие разбросанности их жилищ в сельской местности. Таким образом, ткач большей частью был даже в состоянии кое-что откладывать и арендовать небольшой участок земли, который он обрабатывал в часы досуга, а их у него было сколько угодно, так как он мог ткать когда и сколько ему хотелось. Правда, земледелец он был плохой, его хозяйство велось небрежно и не приносило существенного дохода; но, по крайней мере, он не был пролетарием, он вбил, как выражаются англичане, столб в родную землю, он был оседлым человеком и в обществе стоял на одну ступень выше, чем теперешний английский рабочий.

Так рабочие вели растительное и уютное существование, жили честно и спокойно, в мире и почёте, и материальное их положение было значительно лучше положения их потомков; им не приходилось переутомляться, они работали ровно столько, сколько им хотелось, и всё же зарабатывали, что им было нужно; у них был досуг для здоровой работы в саду или в поле — работы, которая сама уже была для них отдыхом, — и кроме того они имели ещё возможность принимать участие в развлечениях и играх соседей; а все эти игры в кегли, в мяч и т. п. содействовали сохранению здоровья и укреплению тела. Это были большей частью люди сильные, крепкие, своим телосложением мало или даже вовсе не отличавшиеся от окрестных крестьян. Дети росли на здоровом деревенском воздухе, и если им и случалось помогать в работе своим родителям, то это всё же бывало лишь время от времени, и, конечно, о восьми- или двенадцатичасовом рабочем дне не было и речи.

Легко себе представить, каков был моральный и интеллектуальный уровень этого класса. Отрезанные от городов, где они никогда не бывали, так как пряжу и ткань они сдавали разъездным агентам, от которых получали заработную плату, — отрезанные до такой степени, что старики, проживавшие в непосредственном соседстве с городом, никогда не бывали там, пока, наконец, машины, отняв у них их заработок, не привели их туда в поисках работы, — они в моральном и интеллектуальном отношении стояли на уровне крестьян, с которыми они большей частью были и непосредственно связаны благодаря своему участку арендованной земли. В своём сквайре — наиболее значительном из местных землевладельцев — они видели своего «естественного повелителя», искали у него совета, делали его судьёй в своих мелких спорах и проявляли к нему ту почтительность, которая обусловливается такими патриархальными отношениями. Они были людьми «почтенными» и хорошими отцами семейств, вели нравственную жизнь, по скольку у них отсутствовали и поводы к безнравственной жизни — кабаков и притонов поблизости не было, а трактирщик, у которого они временами утоляли жажду, сам был человек почтенный и большей частью крупный арендатор, торговал хорошим пивом, любил строгий порядок и по вечерам рано закрывал своё заведение. Дети целый день проводили дома с родителями и воспитывались в повиновении к ним и в страхе божием. Патриархальные семейные отношения не нарушались до свадьбы детей. Молодые люди росли в идиллической простоте и доверии вместе со своими товарищами по играм до самой свадьбы, и хотя половые сношения до брака были почти обычным явлением, но происходило это только тогда, когда обе стороны признавали за собой моральное обязательство к вступлению в брак, и состоявшаяся свадьба снова приводила всё в порядок. Одним словом, тогдашние английские промышленные рабочие жили и мыслили так, как живут ещё и теперь кое-где в Германии, замкнуто и обособленно, без духовной деятельности и без резких колебаний в условиях своей жизни. Они редко умели читать и ещё реже писать, аккуратно посещали церковь, не занимались политикой, не устраивали заговоров, не размышляли, увлекались физическими упражнениями, с благочестием, привитым с детства, слушали чтение библии и в своём непритязательном смирении прекрасно уживались с более привилегированными классами общества. Но зато в духовном отношении они были мертвы, жили только своими мелкими частными интересами, своим ткацким станком и садиком, и не знали ничего о том мощном движении, которым за пределами их деревень было охвачено всё человечество. Они чувствовали себя хорошо в своей тихой растительной жизни и, не будь промышленной революции, они никогда не расстались бы с этим образом жизни, правда, весьма романтичным и уютным, но всё же недостойным человека. Они и не были людьми, а были лишь рабочими машинами на службе немногих аристократов, которые до того времени вершили историю. Промышленная революция лишь довела дело до конца, полностью превратив рабочих в простые машины и лишив их последнего остатка самостоятельной деятельности, но она тем самым заставила их думать, заставила их добиваться положения, достойного человека. Как во Франции политика, так в Англии промышленность и вообще движение гражданского общества вовлекли в поток истории последние классы, остававшиеся ещё равнодушными к общим интересам человечества.

Первым изобретением, вызвавшим решительное изменение в положении английского рабочего, была дженни, построенная ткачом Джемсом Харгривсом из Стандхилла близ Блэкберна в Северном Ланкашире (1764). Эта машина была грубым прототипом позднейшей мюль-машины и приводилась в движение рукой, но вместо одного веретена, как в обыкновенной ручной прялке, она имела шестнадцать-восемнадцать веретён, приводимых в движение одним работником. Вследствие этого явилась возможность производить гораздо больше пряжи чем раньше; в то время как раньше, когда на одного ткача работали три прядильщицы, пряжи всегда не хватало и ткачу часто приходилось ждать её, теперь пряжи стало больше, чем могло быть использовано наличными рабочими-ткачами. Спрос на ткани, который и без того возрастал, ещё более усилился, когда цены на них понизились в результате вызванного новой машиной сокращения издержек производства пряжи. Понадобилось больше ткачей, и заработок их повысился. Теперь, поскольку ткач мог заработать больше, стоя у станка, он мало-помалу забросил свои земледельческие занятия и занялся исключительно ткацким делом. В те времена семья из четырёх взрослых и двух детей, которых использовали для наматывания пряжи, могла при десяти часах работы в день заработать 4 ф. ст. (28 прусских талеров) в неделю, а часто и больше, если дела шли хорошо и работы было достаточно; нередко бывало, что один ткач зарабатывал за своим станком 2 ф. ст. в неделю. Так постепенно класс ткачей-земледельцев совершенно исчез и превратился в новый класс ткачей, которые существовали только на заработную плату, не имели никакой собственности, даже мнимой собственности в виде арендуемого клочка земли, и становились, таким образом, пролетариями (working men). К тому же наступил конец и прежним отношениям прядильщика и ткача. Раньше выработка пряжи и превращение её в ткань совершались, насколько это было возможно, под одной крышей. Теперь, когда для дженни, в такой же мере как и для ткацкого станка, потребовались сильные руки, прядением начали заниматься и мужчины, и оно стало единственным источником существования для целых семей; между тем другие семьи, наоборот, отложили в сторону устаревшую, отжившую свой век ручную прялку и, если у них не было средств для покупки дженни, были вынуждены довольствоваться тем заработком, который давал отцу семейства его ткацкий станок. Так с ткачества и прядения началось столь бесконечно развившееся впоследствии в промышленности разделение труда.