Карл Маркс - Собрание сочинений, том 1

С политической точки зрения государство и устройство общества — не две разные вещи. Государство есть устройство общества. В той мере, в какой государство признаёт существование социальных недугов, оно видит их причину или в законах природы, которых никакая человеческая власть не может устранить, или в частной жизни, которая от государства не зависит, или в нецелесообразных действиях зависящей от него администрации. Так, Англия усматривает причину нищеты в законе природы, согласно которому рост народонаселения всегда должен обгонять рост средств существования. С другой стороны, та же Англия видит причину пауперизма в злой воле бедных, подобно тому как король прусский видит эту причину в нехристианских чувствах богатых, а Конвент — в контрреволюционном, подозрительном образе мыслей собственников. Поэтому Англия наказывает бедных, король прусский увещевает богатых, а Конвент отрубает головы собственникам.

Наконец, все государства ищут причины в случайной или же умышленной нераспорядительности администрации, а потому в мероприятиях администрации они видят средство к исправлению недостатков государства. Почему? Именно потому, что администрация есть организующая деятельность государства.

Чтобы устранить противоречие, существующее между назначением администрации и её доброй волей, с одной стороны, и имеющимися у неё средствами и возможностями — с другой, государство должно было бы устранить само себя, ибо само оно имеет своей основой это противоречие. Государство зиждется на противоречии между общественной и частной жизнью, на противоречии между общими интересами и интересами частными. Администрация вынуждена поэтому ограничиваться формальной и отрицательной деятельностью; ибо там, где начинается гражданская жизнь и гражданская работа, там кончается власть администрации. Больше того, перед лицом следствий, вытекающих из антисоциальной природы этой гражданской жизни, этой частной собственности, этой торговли, этой промышленности, этого взаимного ограбления различных кругов граждан, — перед лицом всех этих явлений бессилие администрации оказывается для неб законом природы. Ибо эта раздробленность, эта мерзость, это рабство гражданского общества есть та естественная основа, на которой зиждется современное государство, подобно тому как рабовладельческое гражданское общество было той естественной основой, на которой зиждилось античное государство. Существование государства и существование рабства неразрывно связаны друг с другом. Античное государство и античное рабство — эти неприкрытые классические противоположности — были прикованы друг к другу не в большей степени, чем современное государство и современный торгашеский мир, эти лицемерно-прикрашенные христианские противоположности. Чтобы устранить бессилие своей администрации, современное государство должно было бы устранить нынешнюю частную жизнь. А чтобы устранить частную жизнь, государство должно было бы устранить само себя, ибо оно существует только как противоположность частной жизни. Но ни одно живое существо не станет искать источника своих недостатков в принципе собственной жизни, в её сущности; всякий ищет этот источник в обстоятельствах, лежащих вне его жизни. Самоубийство противоестественно. Поэтому государство не может верить во внутреннее бессилие своей администрации, т. е. в своё собственное бессилие. Оно может усматривать только формальные, случайные недостатки своей администрации и пытаться их исправить. И если эти исправления оказываются бесплодными, то отсюда делается вывод, что социальные недуги составляют естественное, от человека не зависящее несовершенство, божеский закон или же — что воля частных лиц слишком испорчена, чтобы они могли идти навстречу добрым намерениям администрации. И какие странные люди эти частные лица! Они ропщут на правительство, как только оно ограничивает их свободу, и в то же время требуют от правительства, чтобы оно отвратило от них необходимые последствия этой свободы!

Чем могущественнее государство и чем более политической является вследствие этого страна, тем менее она склонна понимать общий принцип социальных недугов и искать их корень в принципе государства, т. е. в нынешнем устройстве общества, чьим деятельным, сознательным и официальным выражением является государство. Политический рассудок является политическим рассудком потому именно, что он мыслит внутри рамок политики. Чем он острее и живее, тем неспособнее он к пониманию социальных недугов. Классическим периодом политического рассудка является французская революция. Герои французской революции были весьма далеки от того, чтобы искать источник социальных недостатков в принципе государства, — они, наоборот, в социальных недостатках видели источник политических неустройств. Так, Робеспьер в большой нищете и большом богатстве видел только препятствие для чистой демократии. Поэтому он хотел установить всеобщую спартанскую простоту жизни. Принцип политики — воля. Чем одностороннее и, стало быть, чем совершеннее политический рассудок, тем сильнее его вера во всемогущество воли, тем большую слепоту проявляет он по отношению к природным и духовным границам воли, тем менее, следовательно, способен он открыть источник социальных недугов. Нет необходимости пускаться в дальнейшие рассуждения по поводу нелепого упования «Пруссака» на то, что «политический рассудок призван открыть корень общественной нужды в Германии».

Нелепо было ожидать от прусского короля не только такого могущества, каким не обладали Конвент и Наполеон, вместе взятые, но ещё и таких взглядов, которые выходят за пределы всякой политики и к которым сам премудрый «Пруссак» нисколько не ближе, чем его король. Вся эта декларация была тем нелепее, что «Пруссак» делает следующее признание:

«Добрые слова и доброе умонастроение — вещь дешёвая: дороги понимание и успешные дела. В данном случае они более, чем дороги: они пока что совершенно недоступны».

Если они пока что совершенно недоступны, то надо, казалось бы, быть признательным каждому за всякую попытку делать то, что в его положении является возможным. Предоставляю, впрочем, такту читателя решение вопроса, следует ли в этом случае причислять меркантильно-цыганские выражения: «дёшево», «дорого», «более чем дорого», «пока что совершенно недоступно», — к категории «добрых слов» и «доброго умонастроения».

Итак, допустим, что сказанное «Пруссаком» о немецком правительстве и немецкой буржуазии, — ведь она составляет часть «немецкого общества», — вполне обосновано. Является ли эта часть общества в Германии более беспомощной, чем в Англии и во Франции? Можно ли быть более беспомощным, чем, например, в Англии, где беспомощность возведена в систему? Если бы сейчас во всей Англии разразились рабочие восстания, то мы увидели бы, что тамошняя буржуазия и правительство подготовлены не лучше, чем в последней трети XVIII столетия. Единственное их средство — материальная сила, а так как эта их материальная сила убывает в той же степени, в какой возрастают распространение пауперизма и сознательность пролетариата, то беспомощность Англии с необходимостью возрастает в геометрической прогрессии.